 |
Правила жизни Светлана Строкина
“ С теми спектаклями, которые рождались вместе с тобой, с которыми ты поднимался-поднимался постепенно, которыми ты жил, которые ты выпустил, – прощаться для меня очень тяжко. Это такая боль, с которой трудно смириться. ” |
В городе моего детства Великом Новгороде я была в театре только однажды и помню, что это была сказка и Принца там играл ныне очень известный артист Юрий Цурило. А когда мы переехали в Саратов, я пошла в 10 класс, и первый коллективный поход в театр был на спектакль «Жили-были мать да дочь». Там что-то сразу произошло, чем-то он меня так зацепил, что я поняла: здесь, в театре, есть какое-то волшебство. Был такой звоночек. Потом я пришла уже без класса, сама, с подружкой – на «Макбета». И понеслось...
Когда в 87-м году, окончив книготорговый техникум, я узнала, что рабочих мест по специальности в Саратове нет, устроиться товароведом книги я не смогла, то подружка, которая училась на курсе Риммы Ивановны Беляковой, сказала: «А что? Иди работать в театр драмы!» А этот театр для меня тогда уже был священным местом. Если встречала артистов на улице, то в ступор впадала. Записывала на салфетках какие-то свои впечатления от спектаклей. Мне кажется, что это нормально для девятнадцатилетней девушки, влюбленной в театр.
Переступить порог театра с другой стороны оказалось очень страшно. Не знаю, сколько я стояла на крыльце... 7 сентября 1987 года все и случилось. Так что у меня до сегодняшнего дня – одна единственная запись в трудовой книжке.
Мои родители уезжали на ПМЖ в Израиль, у меня на руках был маленький ребенок, и мне стало страшно: мы оставались с ним одни, и я боялась не справиться. К тому же мама с папой попросили меня помочь освоиться на новом месте. Я точно помню момент: как только я спустилась с трапа самолета, ступила ногой на эту жаркую землю, то сразу поняла, что не хочу там жить. Все мои близкие, надо сказать, адаптировались очень легко. А мне было трудно. Работы практически не было. Мы жили в городе, где сильны религиозные устои. Я человек не религиозный. Это тоже затрудняло взаимопонимание. Театр мне снился. Оля Слепова прислала кучу фотографий ремонта, который тогда проходил... Я вглядывалась, пыталась узнавать, где что? Прошло полтора года. Как-то по каналу «Планета» в новостях увидела сюжет о 200-летии нашего театра: на сцене стоят все наши артисты, игравшие «Завтрак у предводителя», на экране показывают панораму по их лицам... это было как удар... Я тут же взяла телефон, набрала номер художественного руководителя и спросила, могу ли я вернуться? Григорий Анисимович ответил, что на прежнее место – нет, а помощником режиссера – могу. Я быстренько «обработала» родителей и вернулась.
Раньше я не чувствовала в себе эту четвертинку бабушкиной еврейской крови. Но пожив в Израиле, побывав в Иерусалиме, стала ощущать себя по-другому. Это трудно объяснить... Трудно объяснить, что чувствуешь, когда идешь по камням, которым три тысячи лет. Меня туда все время тянет... Верующим или неверующим – я бы всем посоветовала обязательно побывать в Иерусалиме.
Я очень нервная. Но есть артисты гораздо нервнее меня. Мне есть, с чем сравнивать.
Правила моей жизни касаются прежде всего личных отношений с близкими. Сейчас все подчинено тому, чтобы воспитать сына не просто порядочным человеком, – воспитать его мужчиной. Рядом с ним нет примера мужского поведения. Мне важно Пашу не упустить сейчас, не подавлять или ругать, а направлять. Он очень хорошо и с большим интересом учится в школе, получил красный диплом за девятый класс, работал и сейчас вот работать пойдет, словом хороший мальчишка и умный... У нас очень доверительные отношения. Может, у меня получается пока? И, конечно, отношения с родителями – думать о них, помогать по возможности. Мои правила – простые правила нормального человека в жизни и в работе.
Раньше мне нужны были поощрения. Теперь, если я знаю, что сложный спектакль прошел хорошо, то мне этого достаточно – ухожу из театра в хорошем настроении. Самое главное в работе – сохранять профессиональное достоинство.
Я в школе еще была из тех детей, что стоят вдоль стенки – самые тихие, скромные. Самые незаметные. Поэтому когда со мной заговаривали артисты, то поначалу коленки дрожали, и руки тряслись. Ко мне ведь обращались небожители... Я смотрела «Тамаду» или «Мастера и Маргариту», а тут ко мне подходит запросто Александр Григорьевич Галко... Это нужно было пережить. На общее собрание коллектива зайти в зрительный зал – легче застрелиться.
Театр закаляет. Особенно когда ты чувствуешь свою зону ответственности. Когда под твоим началом работают люди, как было, когда я работала в реквизиторском цехе. Тут во мне впервые проснулся отцовский характер.
Знакомство с каждым новым режиссером начинается с разведки боем с моей стороны. С первой репетиции необходимо установить отношения с режиссером, чтобы понять, что ему необходимо, как именно он будет с тобой работать? Ему может быть нужен секретарь – подай, принеси, пошел вон, а может – настоящий помощник, правая рука, через которого он осуществляет связь с цехами и артистами, решает организационные вопросы. Словом, ты на этом месте должен соответствовать режиссерским требованиям.
За время выпуска спектакля «Сиротливый Запад» я похудела на семь килограмм. У меня в жизни такого не было. Я находилась в невероятном напряжении. Я отработала весь спектакль, он получился, он, правда, очень хороший, и режиссер талантливый, но больше работать в такой манере я бы не смогла. Это случилось в первый и, я надеюсь, в последний раз в моей жизни. Не моя история.
С теми спектаклями, которые рождались вместе с тобой, с которыми ты поднимался-поднимался постепенно, которыми ты жил, они происходили на твоих глазах, с твоим участием, которые ты выпустил, – прощаться для меня очень тяжко. Это такая боль, с которой трудно смириться.
То время, когда я в день рождения могла артистке под дверь гримерки цветы положить, потому что боялась зайти и лично поздравить, или на День Театра делать коллегам маленькие подарки, – прошло. Романтическое отношение к театру прошло.
Остальное осталось прежним. Я не хочу говорить высоких слов. Хочу избежать пафоса – терпеть его не могу. Я просто хочу работать в нашем театре. Это желание никогда не иссякает.
Я смотрю спектакли других театров отрешенно. Даже самые замечательные. Даже гениальные. Ни разу не прониклась. Ни разу мурашки не побежали. А в нашем – любая «безделица» мне дорога.
Я не могу привыкнуть только к крику. Не переношу, когда кричат. Конечно, все люди здесь эмоциональные. Но я переживаю слишком долго. Рыдала, бывало, в подушку до головной боли. Со временем научилась закрываться. Я Рак-отшельник. Кайфую в одиночестве. Отдыхаю, если остаюсь дома одна.
Когда Паше было одиннадцать лет, я отправила его одного на самолете к бабушке. Это нужно было пережить. А как еще растить мужчину? У сына очень хорошие теплые отношения с моим папой, который в четырнадцать лет ушел из дома и сам себя воспитал, что называется. Так что есть у Паши такой ориентир.
Нет смысла удерживать мужчину, если ушла любовь. Когда у тебя при этом остаются чувства, то жить очень трудно. Больно очень. Одна сплошная боль. Но пережить это можно. Я теперь это по себе знаю. Устаешь от этого. Тема любви для меня закрыта.
Я очень любила работу в реквизиторском цехе. Когда разгребла все его содержимое, нашла старинные предметы – саблю 1830 года, револьвер, на котором выгравировано «1937 год». Начинаешь думать, а кто же стрелял из этого пистолета? Это было так здорово. Компьютеров не было – где можно было о профессии реквизитора узнать? Я очень многое о ней прочла. Спектакли Дзекуна были безумно сложными по реквизиту – «Багровый остров», «Тамада», «14 Красных Избушек» с курицами, петухами, соломой, со всем на свете.
Когда я в детстве переживала по поводу своей внешности, мне мама говорила: «Ну, что ты переживаешь? Ты такая же, как все – обыкновенная». Мне никогда не хотелось доказывать обратное. Я обыкновенная.
Я была тихой и скромной девочкой, тихо вздыхала по кому-нибудь. Женщина должна быть в кого-то влюблена: в персонаж на экране, в живого человека. Я это позволяю себе. Только люди об этом не знают. И никогда не узнают, я надеюсь.
Терпеть не могу фотографироваться. Вижу все свои недостатки. В моей родительской паре красавица – мама. А я в папу – счастливая.
Записала Ольга Харитонова
Фото Алексея Гуськова
