Tuba mirum

В академическом театре драмы имени И.А. Слонова состоялась премьера спектакля «Урод» по пьесе Мариуса фон Майенбурга. Ведущий сорокалетний драматург берлинского театра «Шаубюне», известный с 1990-х как яркий представитель немецкой «новой драмы», создатель целого ряда авторизованных переводов классиков (его оригинальную, выполненную в прозе, и объехавшую весь мир версию шекспировского «Гамлета» в постановке Томаса Остермайера москвичи посмотрели в 2010-м), сочинил крепкую и краткую, как сценарный синопсис, череду эпизодов, словно жестким векторным пунктиром наметив маршрут, по которому движется возжелавшее силиконовой красоты человечество. Режиссер Явор Гырдев обозначил жанр как сатирическое кабаре, а прочитал драматургический текст по сути как антиутопию, обратившись к направлению, которое не случайно стало необычайно популярным в ХХ веке, когда люди усердно взялись по своей воле перекраивать все на свете, в том числе и собственную природу.

«Урод», однако, – произведение века ХХI, где уже нет места предупреждениям и предостережениям – все апокалиптические рубежи пройдены, а «карта», как в последнем романе гонкуровского лауреата Мишеля Уэльбека порою гораздо содержательнее «территории». «Вымышленная картина нежелательного, порочного жизненного устройства» (так определяют «антиутопию» словари) перестала быть вымышленной. Заполонившая реальность и описывающая теперь привычную суматоху буден, она практически переформатировала наше сознание. Художнику остается либо иронизировать и веселить нас «у бездны мрачной на краю», либо удерживать что есть сил на прежних частных человеческих территориях, либо свидетельствовать неминуемую тенденцию к продвижению за их пределы. Мариус фон Майенбург придерживается последнего пути. Его ровесник Явор Гырдев предлагает нечто иное.

Когда в зале гаснет свет, видео изображение на белом занавесе приближает к нам далекую планету. Надвигающаяся с неизбежностью триеровской Меланхолии она вспыхнет на прощание современным оттенком властного пурпура – маджентой – единственным цветным пятном этого черно-белого спектакля. «Любая власть является насилием над людьми» – говорил со сцены театра драмы в прошлом веке знаменитый булгаковский персонаж. Одна из тем «Урода» – насилие красоты. «История уродства» от века соседствует с «Историей красоты», как одноименные книжки писателя-философа Умберто Эко. Утопия Достоевского о красоте, которая спасет мир, обернулась антиутопией о разрушительном рабском следовании ее внешним приметам.

Примерный семьянин и бедолага-инженер Летте, живущий в обществе столь толерантном, что и не догадывался о своем безобразном лице, узнав об уродстве, решается на пластическую операцию и превращается в гламурного подонка, выкупившего таким образом завидное право продвигать на рынок свое изобретение – модульный штекерный разъем. Представление этой невзрачной и мудреной штуковины напоминает в спектакле поэтический вечер в великосветском салоне. Контактные штекеры на презентационной картинке словно укладываются в строгие строфы. Никаких иных целей – жизненная состоятельность измеряется лишь нашей личной способностью как можно дороже продать результат своего труда. И себя самого с потрохами, если повезет. Механическое действие отныне призвано имитировать сердечное волнение. Красота делает нас конкурентоспособными, и это ныне единственное ее предназначение в подлунном мире.

Спектакль Явора Гырдева отличается редкостной ясностью, цельностью и целостностью. Его сюжет развивается стремительно и считывается легко, оформление, костюмы, музыка, видео проекции и свет подогнаны друг к другу идеально, как детали хорошо отлаженного механизма (этому в значительной степени способствует отличная работа постановочной части театра и всех закулисных служб), актерские партитуры отработаны до мелочей. Безукоризненное взаимодействие всех сценических составляющих «Урода», этот сложный и сложенный многофигурный пазл, оставляет не меньшее впечатление, чем собственно художественный текст спектакля. Профессиональный hi-tech возведен здесь в принцип – механистичность существования персонажей и окружающего мира подчеркнута им и превращена едва ли не в товарный бренд. Авторы спектакля прекрасно понимают: когда берешься вступать в конфликт с обществом потребления, собственный продукт должен стопудово соответствовать знаку качества. Можно только восхититься этому самому знаку и качеству в актерских работах Эльвиры Данилиной, Игоря Баголея, Андрея Седова и Владимира Назарова.

Персонажи Майенбурга заведены на конкретику, как часовые механизмы. «Ты считаешь меня уродом?» – спрашивает Летте у жены. «Дело не в этом. Не в том, как я считаю или не считаю. А в том, что ты урод. Такова реальность», – отвечает Фанни. Тут каждый сам себе доктор, диагнозы предваряют рукопожатия, и никаких тайн, все живут анамнезами наружу, да и какие тайны, когда существование строго функционально. Точное следование логике, как ни странно, необычайно комично. Персонажи очень серьезны, а зрителю очень смешно. По дороге здравомыслия вернее всего придешь к абсурду. В замечательном переводе Святослава Городецкого реплики героев звучат практически афористично. Кажется, весь жизненный объем умещается в кратких тезисах рационалистического сознания. Никаких тревожащих умозрение чувств и никаких смущающих полутонов. Чтобы сохранить остатки разума, современному человеку рекомендуется обходиться без эмоций.

Да и к чему они? Успешная работа над каким-нибудь штекерным разъемом обеспечит вам, Иванову, Петрову или Летте с его ассистентом Карлманном недельную поездку в какую-нибудь Швейцарию, рекламная брошюра доктора Шефлера или какого-нибудь другого доктора расскажет, какие препараты гарантируют вам вечную молодость или какое лицо сегодня принято носить. На все остальное при нынешних скоростях у вас просто не останется времени. Ритм жизни заменен темпом. Познание – потреблением. Нужно быть очень самонадеянным или очень глупым, чтобы не замечать, что на смену тоталитаризму приходит тотальное влияние проникающей радиации массовых пустых обольщений. Как повторяет в начале каждой своей операции возомнивший себя демиургом на конвейере одинаковых лиц пластический хирург Шефлер – «Начнем с носа. Это самая заметная часть». Заметное значится первым в списках на уничтожение. Вытравленные чувства парадоксально обостряют чувствительность. Сердце молчит, реагируют покорно отдавшиеся скальпелю хирурга участки тела. «Для тебя, наверно, мир перевернулся?» – спросит Фанни у Летте после чудесного преображения. «Вообще-то нет. Разве что кожа растянута» – прозвучит ответ.

По-настоящему откликается, живет и дышит в спектакле «Урод» пространство. Художник Венелин Шурелов создал свой черный квадрат с белым окном, обращенным к зрителю, из кажущихся почти невесомыми, восприимчивых к движению и свету вертикальных полос гигантских боа. Легкомысленный аксессуар обещанного кабаре, обнимающий сцену, обретает угрожающий размер и размах. Полет черного занавеса и исполненная тревожного трагического звучания музыка композитора спектакля Калина Николова определяют как камертон суть происходящего. Временами «Урод» поднимается к высотам реквиема, но поражает не строгой печалью Lacrimosa, а бунтующей мощью Dies Irae. Остранение артистов от своих героев, подчеркнутое жестким выразительным гримом Елицы Георгиевой, выбеленными лицами и темным тоном губ, – еще один невербальный гуманистический жест спектакля. Мы все не совсем люди, если готовы отказаться от собственного лица. Однако, спрямлять смыслы тут не стоит. Произнесенные вслух они могут показаться банальностью. Пока не займешься любимым занятием режиссера Гырдева – не начнешь думать. Тогда самый маленький эпизод спектакля обнаружит разрывающую его изнутри плотность. А нахлесты сцен друг на друга, похожие на музыкальные затакты, выдадут сердечные сбои. Все проговоренное здесь меньше прочувствованного и продуманного. Отсутствие пафосных примет не отменяет серьезности высказывания, равного которому по силе и внятности саратовская сцена давно не знала.

Безостановочный процесс сползания к одному на всех идеалу искусственной красоты кажется единственным содержанием новой вечности. Создатель-Шефлер с агрессивным напором заправского шоу-психолога, указывая на свое многотиражное достижение, обратится прямо в зал: «Существует ли более совершенное лицо? Не пожертвуете ли вы всем на свете, чтобы быть на него похожим? Сделайте операцию и станьте другим человеком!» И манипуляции на «передней части головы» продолжатся пока улетевший в арьер занавес не откроет громадную фигуру безликого идола, и тот задымит, как печь крематория. В финале спектакля, подобрав зеркало Летте, Доктор глянет на себя вскользь и скороговоркой, будничным тоном, произнесет свою присказку про самую заметную часть. Час настал. Бог тоже решил поменять свое лицо.

Ольга Харитонова

февраль 2012

Вестник культуры