Людмила Гришина: Меня просто занесло сюда совсем из другого времени

Любимые люди: 5 марта народная артистка России отмечает 70-летие

Ее жизнь связана с Саратовом и академическим театром драмы неразрывно. Самых высоких и нежных слов мало, чтобы выказать этой актрисе свое восхищение и признательность. Больше 50 лет она выходит на свою единственную сцену, чтобы отдавать талант и любовь. Ничего другого в помыслах этой удивительной цельной женщины и необыкновенной актрисы не было и нет.

-- Людмила Николаевна, любите интервью давать?

-- Честно говоря, очень не люблю, и разговаривать о своей жизни вне сцены – тем более. Стараюсь интервью по возможности избегать. О вещах совсем личных я вообще говорить не могу, да и зрителям они не нужны, я уверена. Конечно, те из них, кто избалован желтой прессой, интересуются не душевными порывами человека, а тем, что «около» в его жизни присутствует и происходит. Но есть и совсем другие люди, которым любопытна творческая актерская кухня.

-- А вы считаете, что «творческую кухню» объяснить можно?

-- В принципе, конечно, ее никогда не объяснить. Процесс этот настолько внутренний и сложный, что и сам-то актер не всегда может определить начала и концы в работе над ролью, прочертить этот путь. Но есть шаги отдельные, первоначальные, более понятные, поддающиеся описанию. В спектакле «Белая гвардия» у меня был маленький трагичный эпизод – там мать полковника Най-Турса узнавала о гибели сына – над которым я долго мучилась, пытаясь всколыхнуть себя и приблизить к состоянию нервного напряжения этой женщины. Как раз тогда у подруги моей в Пензе умер муж, молодой талантливый врач, и я поехала на похороны. Она открывает дверь, лица на ней нет, а в руках держит и к себе прижимает Сашин халат, как будто не может с ним расстаться. Это так мне врезалось в память, что я сон даже видела, как она этот белый халат из рук не выпускает. И когда я попробовала на репетиции взять белую шинель, словно это парадный мундир сына, и с ней сыграть сцену, все встало на свои места. Это пример того, как можно объяснить, что точно найденная деталь помогает верному самочувствию артиста.

-- То есть ничего сугубо личного вы в работе над образом не используете? Ведь у вас же есть сын. Что еще нужно, чтоб ситуацию себе представить? Или это запрещенный прием?

-- Почему? Нет, просто предугадать, что именно тебе поможет прочувствовать роль иногда невозможно, и близкие вещи перестают действовать, нужна другая дистанция, другая высота что ли. А бывает наоборот. В работе над спектаклем «Солдатская вдова», где одинокая женщина, потерявшая мужа на войне, тащит на себе колхозное хозяйство, пришлось вспомнить как раз личные переживания, вызвать в себе прежние эмоции, которые душу перевернули когда-то, и так добиться результата. Так мы свою нервную систему и подкалываем и будоражим со всех сторон. Она и без того, бедная, такая взвинченная, а нам приходится еще и еще.

-- А от кого вы первый раз услышали, что талантливы? Кто вам об этом сказал?

-- Я не услышала – я поняла. Поняла, что во мне заинтересованы. Художественным руководителем нашего курса был Николай Автономович Бондарев – мой великий учитель, я считаю. Он ко мне очень нежно относился, осторожно и бережно. Это был особый период, когда артисты на сцене искали и играли характеры, создавали их внутренне и внешне тоже. И он мне очень помогал. Студенткой я играла у него в «Юстине» эпизод, главную роль в пьесе Розова «Неравный бой». Как-то вызывает меня в кабинет, а там сидит Мягкий, директор Киевского русского театра. Николай Автономович мне и говорит: «Вот, малыш, он меня всегда так называл, - приглашает тебя Виктор Иваныч после окончания студии в театр Леси Украинки. Поедешь в Киев?» Я сразу отнекиваться. Он: «Почему?!» А сам высокий, худощавый, добродушный, мы его звали «папа-крыса», потому что глаза у него были узкие, хитрые-хитрые, умные-умные, волосы гладко причесанные на пробор, ноги винтом скрутит и смотрит внима-а-тельно так. Я продолжаю свое «нет, нет, нет», как это я уеду от вас, из Саратова, из своего театра, и чувствую, как ему приятно это слышать, как он доволен. «Вот, Виктор Иваныч, не хочет Люся ехать к вам в Киев». Он вмешивался в мою личную жизнь. Когда начался у меня роман, позвал: «Малыш, не надо, прекращай это». Я ему: «Люблю». А он мне: «Какая любовь? Мы тебе найдем хорошего парня – этот не для тебя! Я заинтересован в том, чтоб у тебя все сложилось не только как у актрисы, но и как у женщины. Поэтому, если не прекратишь сама, я его отчислю». Так и отчислил. И вынужден был мой любимый поехать в Волгоград и заканчивать студию уже там. А когда мы поженились уже, и ребенок у нас родился, и мы были вместе на гастролях в Самаре, Бондарев пришел к нам на спектакль (он был тогда руководителем в их драме), встретились и он спрашивает: «Ну, что малыш, кто был прав?» Я говорю: «Вы были правы, Николай Автономович». Такая история.

-- Как он вас любил.

-- Да что ты! Он был необыкновенно мудрым человеком, который удивительно точно чувствовал, сразу, сходу просекал человека и всю его судьбу, и на что тот годен, да и вообще, кто на что способен, потенциал каждого. Знал, как у кого сложится, и в этом смысле, по-моему, никогда не ошибался.

-- Вы употребили слово «период». А ваша жизнь делится на какие-то периоды?

-- По своему опыту и наблюдениям могу сказать, что не бывает, чтобы у актера все было прекрасно на протяжении всей творческой жизни, или наоборот – все плохо. Все равно есть этапы: видит режиссер тебя или не видит, нравишься – не нравишься, дадут роль – не дадут, всё же от этого зависит. Я на свою творческую судьбу не жалуюсь, ее можно назвать удачной, играла я много, но были и сложные сезоны простоя. Однажды я в такой момент даже чуть в Баку не уехала, уж такие золотые горы они мне сулили, что не соблазниться было трудно, но человек я «моногамный». Настолько любила я свой театр, труппу, среди которой выросла, родственников, которых было у меня море разливанное, что ничего мне было, кроме этого, не нужно. Был период, когда мы работали в погранучилище, а репетировали в «Колбасном» на Чапаева и Советской, магазин ломали, переоборудовали, никак не могли решить, что там дальше будет, а мы тем временем там репетировали в цементе, в лесах, в мешках, в грязи, железки какие-то свешивались сверху. Обстановка жуткая, но – творчество прежде всего. Периоды разные бывают: сегодня я чувствую, что могу гораздо больше, чем приходится делать, работаю не в полную силу. Но так складываются обстоятельства, я вынуждена относиться к этому с пониманием.

-- Зато уж, если появляетесь в спектакле, как в «Немного о лете» молодого автора Екатерины Ткачевой, то сразу – в яблочко, что называется.

-- Просто есть роли, которые на тебя ложатся, как говорится. Ничего придумывать не приходится, в позе роденовского мыслителя не сидишь и к эмоциям не взываешь особым, а все словно само собою получается. Вспомнила учительницу свою изумительную Юлию Ивановну Абросимову – она была у нас педагогом по русскому и литературе, как моя героиня в «Немного о лете». Думала поначалу: дай-ка я ее сыграю. Но она была другого характера. Маленькая, изящная, говорила тихо-тихо, а на уроках царила звенящая тишина – мы каждое слово ее ловили, боялись пропустить. Она говорила очень образно, с придыханием немножко, театр обожала. Нет, моя героиня иная. Поэтому пошла прямо по тексту, походочку себе «лаптастую» нашла, ручки за спину. А после премьеры приходилось слышать: как вы точно учительницу-то играете, образ какой достоверный создаете. Я уж молчу, что какой тут образ?

-- Мне кажется, что в жизни вы человек довольно аскетичный.

-- Да!

-- Вы сознательно ограничиваете себя, отказываетесь от чего-то, или по природе своей довольствуетесь малым? Дом актрисы чаще бывает узнаваем.

-- Обычно приходишь и видишь – тут актриса живет. Портреты висят в жизни и в ролях. Везде она обычно на них молодая, молодая, молодая. Где старая – нет. А у меня никаких портретов и фотографий – ни молодых, ни старых.

-- Почему?

-- Не знаю – сама себе удивляюсь. Это, видимо, характер. Когда помоложе была, меня всё пытали: да что ж ты себе уши не проколешь, сережечки не носишь? Вот не надо мне этого, понимаешь? Купила я себе в Сочи колечко с аквамарином и счастлива. Зеленеет капелька на пальце и больше мне ничего не нужно. А на других когда блестит и сверкает, мне очень нравится.

-- А без чего вы совсем не могли бы обойтись?

-- Без своих любимых старых фильмов 30-40-х годов, которые у меня на кассетах, на дисках. Я их вынимаю в свободное время и смотрю. Какая там музыка! Какие потрясающие голоса! Все уже наизусть знаю. На душе становится легко. Сижу в кресле и пою вместе с Джанет Макдональд в оперетте «Строптивая Мариэт». Такое удовольствие мне это доставляет. А как я люблю исторические романы. Сопоставляю, записываю – так, это Тюдоры, это Генрих, Елизавета.… Хожу по магазинам в поисках романов про Эрола Флина. Никто уже и не помнит этого романтического героя. Такое ощущение, что я из того времени, а сюда меня просто занесло, и одежда на мне современная. Говорят, в прошлой жизни я была мужчиной и жила в средневековье. Странно, правда?

-- Костюмных ролей не доиграли?

-- Была только роль в спектакле «За зеркалом» и все, пожалуй. А я с упоением смотрю, как Бэтт Девис играет Елизавету. Величайшая актриса, налюбоваться не могу. Боже мой, какой материал. Все библиотеки обошла, вплоть до «научки» в поисках пьесы про Елизавету и Эссекса. Не переводили ее на русский. Хотя какая из меня самой королева? Смешно. Нет во мне этих черт.

-- А какие есть?

-- Меня недавно внук спросил: какие у тебя, бабуля самые положительные качества? Не знаю. Порядочность, наверное. И честность где-то рядом. Про отрицательные он не спросил.

-- А вы, какая бабушка?

-- Ненормальная. Меня опять-таки внук спрашивает: почему ты меня так сильно любишь? Я говорю: Боренька, видимо, потому что меня, когда я была маленькая, безумно любила моя бабушка Фима. Если бы ей сказали: Ефимия Ильинична, за Люсю умереть надо, она бы без колебаний это сделала. Я и войны-то не почувствовала и послевоенных трудных лет, настолько жила благодаря ей в коконе бесконечной любви. С тех пор мне кажется, что я не имею права любить меньше, чем любили меня

Ольга Харитонова

март 2009

«Саратовская областная газета»