Школа чувств Александра Галко

Это правда – народному артисту России, обожаемому поколениями студентов профессору Саратовской консерватории Александру Галко исполнилось 70 лет.

– Александр Григорьевич, вас, вообще, пугает возраст?

– Как может пугать то, что неизбежно? Тем более что я и сегодня энергетически сильнее своих двадцатилетних студентов. Я могу бегать, плясать и сейчас, после целого дня занятий и репетиций. Но стараюсь все-таки этого не делать.

– Вы боитесь быть смешным?

– Нет, смешным я бываю только тогда, когда этого хочу. Юмор – это единственное, за что всю жизнь надо держаться. Я не умею общаться с людьми без чувства юмора, они меня пугают. Мы не поймем друг друга, я стараюсь от них уходить.

– Просто вы шутите всегда очень серьезно, и легко купиться.

– Да, студенты иногда в начале учебы спрашивают: «Ну, как я сыграл?». Я говорю: «Гениально, никогда подобного не видел». Правда? Неправда.

– У вас нет проблем непонимания с поколением молодых?

– И хороший артист, и хороший педагог обязаны успевать за временем. Если ты не успеваешь, тебе просто нечего делать в этих профессиях. Тех, кому сегодня 20 ле. учить трудно, но в большинстве случаев мне это удается – обратить людей в свою эмоциональную веру, в вечные ориентиры, без которых человек просто не может существовать. И артист тоже. Хороший артист – это не только техника. Если у него неинтересное нутро, если он не понимает, кто такой Достоевский, что такое музыка Шостаковича, а знает только Тимати и «Камеди-клаб»…

– Вы знаете о существовании Тимати?!

– Я все обязан знать: чем они живут. Чтобы их переориентировать на другое. И чаще всего у меня ко второму курсу люди читают еще и Достоевского. Я их влюбляю в него. И надеюсь, что за четыре года ребята становятся лучше, умнее, глубже. Не все, конечно. Кто-то притворяется, играет, зная, чего я жду от него. А внутри остается с попсой.

– И с сериалами.

– Сериалы они, к счастью, не любят смотреть. Это самое, пожалуй, главное и трудное – выработать на курсе вкус, привить этот вкус. Потому что молодой артист придет в театр, и бог знает, что там может быть. Чтобы он сопротивлялся хотя бы внутренне – не режиссеру, а режиссерской безвкусице. Но это очень трудно – сопротивляться. Хорошо работать с хорошими артистами, хорошо общаться с умными людьми, говорю я им с первого курса. Не обольщайтесь, не звездите, чтобы вам в рот смотрели. Смотрите сами кому-нибудь в рот. Пусть ваши друзья будут интереснее, чем вы. Дотягивайтесь.

– Иногда кажется, что сегодня в артисты идут только бедные романтики…

– Артисты всегда были бедные. После института я получал 65 или 650 рублей. Не помню, какие были тогда деньги. В артисты идут идеалисты. И только такие добиваются успеха. Только будучи фанатом, можно учиться на театральном факультете. 12 часов каждый день, с утра до вечера, без буфета, никуда не выходя из здания – это трудно физически и эмоционально даже при очень интересных занятиях. И стипендия – сами знаете какая.

– Это правда, что вы их подкармливаете?

– Нет, это неправда. Просто, если студент ко мне зашел, я никогда не выпущу его, не накормив. Я знаю, что они всегда хотят есть.

– А что двигало белорусским мальчиком больше пятидесяти лет назад, когда он пошел в театр?

– Я очень хорошо пел. И имел большой успех. Причем не у девочек – у взрослых. Когда шкет такой беленький, курчавенький, еще до ломки голоса, выходил и пел взрослые песни про любовь – все просто умирали.

– Вам хотелось славы?

– Не знаю, чего мне хотелось. Но мне очень нравилось быть на сцене. Нравились аплодисменты, собственное волнение перед выступлением и после него. А когда еще и в районной газете написали, что выступал ученик восьмого класса, имел большой успех и ему бисировали, это свело меня с ума. Когда ушел этот сладкий тенор, я понял, что надо не петь, а идти в драму.

– Александр Григорьевич, в этом году вам, как театральному педагогу, исполняется ровно 30 лет. Вы действительно помните всех своих студентов?

– Конечно, помню. Пока помню.

– Потому что в каждого кусок себя вложен?

– Какой кусок?! Кусок... Там в каждом – все! Просто не каждый все берет. Всю неделю я трачу на них по пять часов только в аудитории. Но ведь мы занимаемся самым интересным – человеческой психологией, эмоциями. Это такая школа чувств, к которой надо и самому подключаться. И в ней самые великие минуты – когда ты по-настоящему заволновался, заплакал, по-настоящему почувствовал. Вот тогда этот наркотик остается с тобой на всю жизнь. Хотя они совсем другие, мои студенты. Я делал две ошибки на пяти страницах. Сейчас студент может сделать двадцать две ошибки на одной странице, а он талантлив. И мы сальто делаем, чтобы его принять.

– У вас сколько сегодня человек на курсе?

– Одиннадцать.

– А поступало три года назад?

– Двадцать семь. Нет, двое сами ушли. Один уехал, у другого заболела мать, а отец бросил семью, и парень пошел работать. Я ему только пожал руку за мужской поступок. Ребята на многих моих курсах поменяли отношение к родителям. Я этим всерьез занимаюсь. Знаю, что в их возрасте почти ни у кого нет нормальных отношений – всегда бунтарство, всегда недооценка родителей. Я пытаюсь достучаться: вы можете прозевать свое время, вы потом пожалеете, будете себя проклинать, что были жестоки и невнимательны.

– Это у вас личный опыт?

– Нет, личный опыт у меня достаточно в этом смысле благополучный, насколько это возможно. Где бы я ни был, я обязательно каждый год появлялся у родителей. Но я смотрю вокруг и ценю, когда матери бывших студентов благодарят: «Вы влюбили моего сына в меня». А я просто говорю ребятам: «Ну обними маму, поговори с ней, просто расскажи, что ты сегодня делал, десять минут хотя бы, поцелуй ее и уходи опять в свою жизнь». И, когда они начинают это делать, многое меняется.

– Профессор Галко для своих студентов – авторитет безусловный. А для вас авторитеты, значащие мнения сегодня существуют?

– Конечно. Мне всегда интересно, как мыслит и работает Петр Наумович Фоменко. Он для меня непререкаемый авторитет в смысле и режиссуры, и жизненной состоятельности. Мне очень симпатичен Константин Райкин, его талантливость, его размышления. Великолепный авторитет для меня – Елена Камбурова, и не только творческий, но и вкусовой, поведенческий. Она умна, благородна, честна, несуетна. Мне нравится артистка Неелова – как она играет, как выглядит, как говорит. Мне нравится в ней все.

– Вы не жалеете об ушедших ролях?

– В этом и печаль театра, что спектакли и роли уходят.

– Или остаются легендой – как ваш Воланд в «Мастере и Маргарите». Там совпало все: и время, и роман Булгакова, и спектакль Дзекуна, и ваше попадание в роль...

– И двадцать лет легенда меня сопровождает. Был в поликлинике, и медсестра абсолютно серьезно сказала: «О господи, если я расскажу всем, что я Воланда самого колола!..». Бог уберег меня от зависти. Я никогда никому не завидовал. Сыграть лучше – это другое. Ты хорошо сыграл, а теперь вот я выйду. Но я очень комплексующий при этом человек, занимаюсь самоедством, искренне боюсь, что в этот раз у меня уж точно ничего не получится. Этот путь каждый раз надо пройти заново. Хотя иногда действительно не получается, были ведь и провальные роли. И еще я никогда не жалею о собственной жизни: какая бы она ни была – это моя жизнь. Не жалею, что не поехал в Москву, Ленинград, куда меня много раз звали. Все мои встречи, невстречи, влюбленности, жены, роли – значит, это и должно было случиться в моей жизни.

– Александр Григорьевич, вы согласны, что самое вкусное на свете – это картошка?

– Просто без картошки я никакую еду не люблю. Когда голодный, взять рюмку водки, отварную картошку и кусок селедки – все! Больше ничего не надо! Вот сейчас сестра из Белоруссии, из Гомеля, привезла два ведра настоящей картошки. Драники у тебя не получаются? Надо обязательно добавлять яйцо и несколько ложек муки. Вообще, если б я не был артистом, я мог бы стать кулинаром хорошим. Или шеф-поваром. Мне кажется, у меня вкус есть.

Вопросы задавала Валерия Каминская («Неделя области», 1 октября 2008)