Пресса

Пресса


Защитник Кузьмин

Артист Александр Кузьмин работает в академическом театре драмы третий сезон. Играет Разумихина в «Преступлении и наказании» Достоевского, Бабина в «Кукушкиных слезах» Толстого, Хэстингса в «Ночи ошибок» Голдсмита, Горецкого в «Ловит волк – ловят и волка» Островского, Вэлина в «Сиротливом Западе» Мак-Донаха, Лаэрта в «Гамлете» Шекспира.

Режиссерами востребован, партнерами принят, зрителями любим.

От надоевшего фото-словечка «позитив», приходящего на ум всякому взглянувшему на Сашу человеку, в его случае не воротит, а совсем наоборот – слово это как будто обретает свое приятное первозданное значение. Кстати с «реактивом» у Саши тоже все в порядке – от его темперамента и «половодья чувств» режиссеры не только ведутся, но порою и претерпевают. Меж тем в хорошей игре, которой искренне увлечен, он редко ходит в атаку один, избегает индивидуального напора и эффектных сольных выходов, кроме тех, конечно, что специально для него сценически выстроены. Во время командных выступлений, как правило, видит все творческое поле, и партнеров на нем, бывает крепок, несуетен и миролюбив. Старается надежно оборонять рубежи обозначенного режиссером художественного замысла от актерских своеволий. Словом, настоящий защитник.

-- Саша, глядя на ваши работы до прихода в театр драмы, мне казалось, что вы такой большой милый бездельник, который всегда будет выскакивать за счет фактуры и обаяния, но до серьезного отношения к актерской профессии вряд ли дойдет скоро. Так рада, что ошиблась. И еще мне хотелось спросить вас про семью, в которой выросли: вы производите впечатление человека, которого в детстве очень любили.

-- Меня мама баловала. Папа был на работе, а мама баловала. Она с нами дома всю молодость свою просидела - у меня брат, Вова, на шесть лет старше. Мы принадлежим уже разным поколениям. И люди мы очень разные.

-- Что-то из отношений с братом пригодилось в работе над «Сиротливым Западом», где герои – тоже братья, но вечно конфликтующие и дерущиеся?

-- Так все пригодилось, на самом деле. У Мак-Донаха написано, конечно, очень жестко, а мы нормальные ребята, у нас так не было никогда. Но мы с братом в детстве тоже дрались, и я знаю чувство, когда чем больше любишь, тем сильнее бьешь. Больно ведь делаешь, чтобы понял, наконец, тебя родной человек. Сначала в основном он меня мутузил как старший, но потом я подрос и стал давать сдачи. Как-то я его бросанул, и мы с ним сломали семейное ложе – треснула родительская тахта. Получили от отца по полной программе, конечно, хотя ущерб был обнаружен не сразу – мы ящики под сломанные ножки подставили. Когда я сыграл «Сиротливый», и все стали кругом поздравлять и говорить, как это здорово, я про себя думал: господи, вы же просто не знаете, что я это могу. Чему вы удивляетесь?

-- Саша, а вы вообще любите поговорить?

-- Когда как. Раньше – да, любил и болтал без умолку. Но всему когда-то наступает предел. Вот я сейчас бросил пить, курить, занялся спортом, и между репетициями успеваю еще в спортзал, сил и времени так много уходит, что разговаривать иногда некогда. Я уже понял, что без сигарет могу обходиться спокойно, остается понять – могу ли без выпивки? Чтобы без загулов и последствий. Посмотрим.

-- Когда Трухин, Хабенский и Пореченков приезжали в Саратов играть «Гамлета», они же не пили совсем.

-- Не пили?

-- Нет. Им застолья всякие организовывали, и все было в наличии и в ассортименте, а они не пили. Мне кажется, что при таком режиме работы, как у них, например, пить просто невозможно.

-- Конечно, у них времени на это нет. Если уж у меня сейчас времени ни на что не хватает… Меня, знаете что удивило? Казалось бы, ну что такого - роль Лаэрта в «Гамлете»? Я играю пять минут в начале спектакля и полчаса в конце. Но каких же затрат она требует немереных. Напряжение колоссальное. Количество потерь, переживаемых этим персонажем на квадратный сантиметр роли, - невероятно.

-- Мне всегда казалось, что это неиграемая роль. Не помню, чтобы ее кто-то играл хорошо. Вот мхт-вская постановка совсем рядом, а запомнилось только, как там артист в Лаэрте двигался лихо, какая хорошая была пластика, стильная и драматичная.

-- Да, я тоже больше не помню ничего. Когда мы начали репетировать «Гамлета», я взял текст роли, увидел объем, думаю: да, чё там, подумаешь? А потом быстро сообразил, что объем тут не по толщине меряется, а в высоту, и туда еще добраться надо! Тяжело – по-другому не могу сказать. В моей системе Станиславского в таких случаях надо все отодвинуть и жить в шекспировском мире. Как смерть отца можно сыграть? А потом сумасшествие сестры? А потом ее смерть? Если ты по-настоящему это не проживаешь, сделать невозможно. Я другого пути, кроме как прожить, не знаю, не вижу, не представляю.

-- Вот думаю: для вашего поколения, тридцатилетних, кто из русских актеров был ориентиром? Вам ведь есть тридцать?

-- Исполнится скоро.

-- Так, кто?

-- Евстигнеев.

-- Ну, так не честно. Евстигнеев - для всех и на века. Я конкретно про ваше поколение спрашиваю.

-- Да я безо всякого осознания профессию выбирал, артистом никогда быть не хотел, попал случайно, за компанию, ориентиров никаких не было. Полтора курса отучившись на театральном факультете, вообще не соображал, что я делаю и где нахожусь. Это первая стадия. Если ее проходишь, то начинаешь себя считать Янковским-два, не меньше. Или Табаковым. Потом и эта дурь проходит, и ты учишься своему делу, глядя на старших братьев и на личном опыте - только наощупь. Только жизненный опыт дает движение в нашей профессии. И еще - умение смотреть и слушать, как играют другие артисты.

-- Саша, а вы понимаете, что своим природным обаянием, которое вам от души отпущено и на публику очевидно воздействует, не нужно…

-- Злоупотреблять? Понимаю. Когда я хочу понравиться человеку или очаровать его, даже по телефону, - я начинаю улыбаться. И всё, голос становится другим, и человек начинает улыбаться тебе в ответ. Моего возраста артистов в нашей труппе практически нет – все остальные либо старше, либо младше, поэтому приходится играть много, а в профессию актерскую я в итоге очень сильно влюбился, и судьба мне всегда давала возможность проявиться. Я и в тюзе много играл, с удовольствием исполнял даже маленькие роли, даже эпизодические, мне всегда хотелось что-то придумать, сочинить, чтобы мое удовольствие от игры зрителям передалось. Мне помогает и поможет, думаю, трезво себя оценивать то, что я критично настроен по отношению к себе и очень редко бываю доволен тем, что делаю и сделал.

-- А тот позитив, который в вас существует, и который вы со сцены транслируете – в Разумихине из «Преступления и наказания», например, - он от того, что вы жизнь любите, людей? Спрашиваю, потому что светлую энергию не так часто в творческих людях теперь замечаю.

-- Недавно я потерял близкого человека, которого безумно любил, и который меня «вырастил» и научил отношению к очень многим вещам. Вот Лена была очень светлым человеком, ее многие так и называли - солнышком. Думаю, мой свет, если он есть, - от нее. Вчера я первый раз сдал кровь. Я хочу сдавать кровь. Это не из-за денег. Я хочу хоть как-то помочь людям. Я хочу хоть какую-то пользу им приносить.

-- Прямо так сидите и думаете: какую бы пользу людям принести?

-- Вы знаете, когда наши спортсмены выигрывают соревнования, я испытываю гордость за страну. По-другому я не могу объяснить – сдача крови из той же «оперы». Мне хочется, чтобы люди были счастливы, чтобы миром правила любовь и красота, всё было без злобы, тепло, светло и хорошо. Я понимаю, почему люди так часто вспоминают Советский Союз – тогда у людей не было столько причин, чтобы злиться друг на друга, как сейчас появилось. Тут вам и машины, и квартиры, и загранпоездки. И всего этого, конечно же, каждому хочется.

-- Отношение наше к жизни и профессии меняется, конечно, вынужденно меняется. И меня интересует, чем готов пожертвовать в профессии человек, ради того, чтобы были эти самые машины и загранпоездки? Можем ли мы создать в Саратове по-настоящему интересный театр или наш городок по определению то место, где мы кантуемся в ожидании вожделенного приглашения в «Табакерку», считая, что если этого не произошло, то и жизнь не удалась?

-- Я вам отвечу: чтобы сегодня ощущения второсортности не было, и люди не стремились уезжать из провинции в столицу, нужно создавать им условия для жизни здесь. Речь идет даже не о чем-то особенном – о вещах самых элементарных. Бог с ней, с зарплатой, скажем. Но мне тридцать лет, а я комнату снимаю. Через десять – мне будет сорок. Не уверен, что если жилищная моя проблема не разрешиться в обозримом будущем, я не стану ее рабом или заложником. Я не хочу сниматься в дешевых сериалах, не хочу зарабатывать деньги на то, чтобы снимать квартиру, не хочу тратить на это профессию. Я хочу в профессии расти и совершенствоваться. Но на компромисс между этой потребностью и необходимостью зарабатывать артист пока вынужден идти. Ради кино я бы из театра никогда не ушел, потому что театр – это фундамент, здесь ты учишься тому, что потом кино пользует. Тем более что в авторское кино с моей физиономией, думаю, не попадешь. Мне, скорее, подходит что-нибудь типа Глумова из пьесы Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Но я не мечтаю о ролях – у меня аппетит приходит во время еды – я увлекаюсь в процессе работы, когда образ и пьеса раскрываются постепенно, день за днем, слой за слоем, когда я начинаю смотреть «кино» будущего спектакля, и текст превращается в жизнь на сцене. Когда я готовился к «Гамлету», смотрел английский фильм «Гильденстерн и Розенкранц мертвы», где играют Гарри Олдмен и Тим Ротт. Вот там такие харизмы мощные у этих мужиков, что божетымой! Потрясающие артисты. Глядя на них, вспоминаешь свои личные мольбы: господи, хочу стать настоящим мужчиной, хорошим артистом, хорошим, настоящим, и, конечно, семью иметь с детьми. Нормальные запросы у меня, ведь, правда? - не яхта же или дом на Сейшелах.

-- Тут банальное уточнение напрашивается, этот вопрос всегда задают: можно ли быть артистом и мужчиной настоящим?

-- Можно. Почему же нет? Пример? Костя Милованов. Виктор Мамонов. Игорь Михайлович Баголей. Кто еще? Сергей Пускепалис. Стёпин Сережа. Их много на самом деле. Если есть мужская основа в характере, то будь ты слесарем, дворником или артистом, она непременно проявится. И всем будет понятно, что вот это - мужик.

-- Но слесарь с мужской основой хочет, прежде всего, жене своей родной понравиться, ну может еще начальнице в конторе, которая наряды закрывает, артисту же этого маловато будет – ему нужно нравиться многим.

-- Во мне это желание живет постоянно, ой, ну что вы – это вообще моя проблема. Причем я пытаюсь понравиться всем, абсолютно всем, и после этого начинаю со всеми ссориться, потому что всем же нравлюсь, всякие тут моменты и конфликты возникают. Наверное, почти у всех артистов случалась нехватка любви в детстве, поэтому у них такое гипертрофированное желание любви сегодня и сейчас. Не славы, а именно любви. А если серьезно, то на сцене тобою движет не желание понравиться, а желание управлять чувствами зрителей, вызывать слезы или смех. Когда мы играли «Вечно живых» в тюзе, а там – военная тема, которая, видимо, в генах у нас сидит, даже сейчас начинаю говорить, а у меня мурашки по коже, то тишина была в сцене, когда про гибель Бориса рассказывает солдат, такая.… Даже не звенящая, а такая, будто воду только что закрыли. Как многоточие после того, как вода ушла. Потрясающее ощущение, когда зал живет вместе с тобой, и чувствует то же, что ты. Я очень хотел бы сыграть что-нибудь еще в военных пьесах. Только чтобы наши победили обязательно. У меня вообще есть потребность и желание послужить Отечеству. Может, это оттого, что Александр – это защитник. А, может, потому, что зачищать мне еще особенно нечего. Или я, не умея толком защитить малое, замахиваюсь на большое. Не знаю. Но желание - защитить - чувствую постоянно.

Ольга Харитонова

«Дирижабль» №2 (8) 2008


Возврат к списку