Пресса

Пресса


Город летний, город странный…

Московский режиссер Марина Глуховская, ученица замечательного Петра Фоменко, в конце сезона представила в драме собственную инсценировку самого читаемого романа Федора Михайловича Достоевского. И снова показала, уже в третий раз, всем нам пример внимательного чтения и размышления над знакомым каждому школьнику произведением. В постановках Глуховской другой Лорка, Уильямс, Достоевский.

Весь мир - коммуналка?

Был прочный будто бы дом Бернарды Альбы, но обрывающийся стропилами. Были продуваемые всеми ветрами времянки Французского квартала. Каков же Петербург в новой постановке неординарного режиссера? Зрителей, привыкших к расхожему «клише» сценического оформления, ждет разочарование: Петербург Марины Глуховской и ее верной единомышленницы художника-постановщика Ольги Веревкиной (Омск) - не мрачный сырой город с дворами-колодцами и темными лестницами. Город летний, город душный, с распаренными, шумными малярами: они то и дело хлещут воду из подвешенного на длинной цепочке чайника. И пьют, и обливаются.

Город - обитаемый в каждой своей частичке. Вся большая декорация похожа на один высокий, густонаселенный наемный дом. Юпитеры высвечивают то ли облупленные, то ли покрашенные кое-как стены. Всюду в лесах, как знак запустения и вечного ремонта. Или – вечного стремления к уюту? Окна велики, повсеместны и легко превращаются в двери для не привыкших к особым церемониям героев инсценировки. Кое-где напоминают дворцовые, как и решетка ворот в правом углу сцены. И, видимо, совсем не случайно «штурмует» ее в одной мизансцене покусившийся на… «никому не нужную старушку» бывший студент. Сначала старушка, потом – губернатор, а потом… Российская история хорошо знает это «потом».

Все комнаты, коридоры, лестницы, двери и окна сообщаются между собой, будто бесконечная коммуналка. Только знаменитая каморка под крышей Родиона Романовича, заросшая чудовищной паутиной, поднята в вышину, недоступную даже ему самому. Захотел, вот, мол, стать над всем миром, да не смог удержаться на такой высоте.

Обитатели сценического Петербурга ведут самую обычную жизнь: едят, играют, любят, шутят, поют, дерутся. Понятно, каким резким диссонансом выглядит тут явление Раскольникова: в неизменном долгополом черном пальто – даже в июльскую жару, с его замедленной походкой, с тяжелым взглядом исподлобья. Трудно узнать в этой роли Григория Алексеева (актера обычно бьющей через край энергии и оптимизма).

Взгляд бывшего студента угрюм и неподвижен- всегда. Только иногда самая саркастическая из улыбок исказит гримасой его лицо. Еще больший контраст являет он с полным добродушной силы могучим Разумихиным (явная удача Александра Кузьмина) и с собственной матерью и сестрой. Берлога «милого Роди» так пугает двух женщин, что они сразу же, не дожидаясь хозяина, берутся за тряпки, пытаясь хоть чуть-чуть ее преобразить. Никакие рассуждения в двадцатиминутных диалогах не показали бы лучше, насколько искусственна, «из головы» идея их обожаемого сына и брата. Как дурацки она выглядит на фоне простой, здоровой, чистой жизни его семьи.

Почти круглый стол… с острыми углами

Сделав крен в эту сторону, автор инсценировки Глуховская намеренно сократила многие другие линии романа. И в особенности – диалоги с коварным Порфирием Петровичем. Тот предельно вежлив и как-то особенно тих в неожиданном исполнении Владимира Назарова. Но оттого не менее опасен для «продвинутого» убийцы старушек. Все же жаль сокращений: психологические поединки юриста начинающего, недоучившегося и блестящего, опытного, игра умов и слов украшали роман, украсили бы и сцену.

Марина Глуховская пошла «другим путем». Раскачивается сам по себе во мраке чайник, как маятник Немезиды. Рвет наши души громкая, отчаянная «цыганщина» Высоцкого (музыкальное сопровождение каждой мизансцены - есть и «перебор»). Поспешно уходят в мир иной после горячечных, сумбурных исповедей Мармеладов, Катерина Ивановна, Свидригайлов. Я бы сказала, что это отлично сыгранные второстепенные роли (Валерий Ерофеев, Алиса Зыкина, Виктор Мамонов), если б… у Глуховской бывали роли второстепенные. Тут все значительно, каждое лыко в строку.

Ни в чем не раскаявшейся «убивец», вскочив на большой, почти овальный стол, с многогранниками потайных ящичков, бредит ницшеанскими идеями наяву, немного рисуясь перед хорошенькой Сонечкой. Стол тут вообще особая статья. На него приседает пьяненький Мармеладов,пытается прилечь Разумихин, стремительно прыгает Свидригайлов для бешено страстной сцены с Дуней (откуда только что берется у благовоспитанной барышни?!)

Любовную сцену вместо привычно религиозно-назидательной щедро дарит постановщик и Родиону Романовичу с Софьей Семеновной. Но плакучая Сонечка как-то на нее не тянет. Есть в ней некий декадентский надлом. Такой не уговорить «русского Бонапарта» пойти в участок. А кто «уговорит»?

Глаза матери, в которых с первых минут – понимание и скорбь, как предчувствие сыновних страданий (глубокий образ создает Лариса Уварова). Только в ответ на ее взгляд чуть теплеет, смягчается колючий господин бывший студент.

Полноправное действующее лицо - все тот же почти овальный стол с его хитроумно запрятанными ящичками. Стол – как символ дома, устоев, семьи, которая очень уютно собирается за ним для домашнего обеда. Несмотря на все бури и несчастья - белая крахмальная скатерть, серебряные чайные ложечки, вся необходимая сервировка. Все, как прежде. Злые и чужие из родного гнезда изгоняются, новые, но «свои» охотно принимаются. Сцена с ложечками все за тем же столом высвечивает образ Лужина не хуже многостраничного «романического» описания героя Достоевского (превосходно сыграл его Олег Клишин).

Персонажи один за другим снимают чехлы с разной мебели, в разных углах сцены… Последнюю рогожку сдергивает игрок в карты и в жизнь Свидригайлов. И, прихватив зонтик, почти буднично уходит на тот свет. Так же просто, без поз, как кончает счеты со своей вольной жизнью Раскольников. Рубашек на себе никто не рвет ни до, ни после. Великий город все принимает и всех поглощает, весь этот «странненький» люд. Как океан жизни, как Главное, хоть и безмолвствующее «лицо».

Что царь, что старушка

Конечно, после такой необычной, во многом новаторской версии «школьного» романа возникло немало вопросов к автору инсценировки и спектакля. Вот что рассказала Марина Витальевна.

- Да, с точки зрения писателя Достоевского, убить губернатора, царя или убить старушку – одно и то же. Бывший студент рассудил очень здраво: прежде чем менять в этой стране государственный строй, надо посмотреть, как я лично отнесусь к виду крови. Идея его потом всеми историческими эпохами воплощена в жизнь, результат мы видели. Это в нашей стране ГУЛАГ, у Гитлера - Освенцим. Часть людей для таких идеологов «помеха», и можно у них жизнь изымать.Достоевского вообще тревожило молодое поколение. И дальше он тоже занимался молодыми людьми, которые хотят изменений. Он издавал «Дневник писателя», его волновал насущный день, как никого.

- По вашей версии выходит, что Раскольников мог и не пойти в полицейский участок

-А на него не было прямых улик. Там в романе все юристы, всё понимают. Разумихин учился на юридическом, Раскольников – тоже, Порфирий Петрович - юрист высокого класса. Этот несчастный Николка уже дал признательные показания. Он будет сидеть до скончания дней. Но мы ставим спектакль о гибели идеи. О том, что нельзя любить идею больше мамы с папой. К Раскольникову приезжает мама, приезжает Дуня. Не так уж сильно боялся он Порфирия Петровича. Мог бы он выиграть процесс? Легко. Родион Романович и дальше мог осуществлять свои идеи. Но он полюбил Соню. Не Бога, о котором любят рассказывать школьникам. Не смог «переступить» через маму, Дуню, через Соню.

- Марина Витальевна, а у вас есть музыкальное образование? Вы сами подбираете музыку к спектаклю, как я знаю. Мне хореограф драмы рассказывал, что у вас просто удивительное чувство музыки, пластики. И он в «Трамвае «Желание» и в «Доме Бернарды Альбы» не ставил движения, просто их набор какой-то назвал вам. И вы даже можете будто бы сказать: «Это жест хореографа, не делай так».

- Училась играть на скрипке, но недолго, в детстве. Наверное, какие-то основы были заложены. И меня все-таки хорошо учили в ГИТИСе. Пластика в театре очень важна на самом деле. Потому что те люди, о которых ты делаешь спектакль, они другие, они не могут так двигаться, брать ложку, помешивать чай. У бывшего сапера в пьесе рука не мягкая, другая.

- Исполнитель роли Разумихина сетовал, что ему хотелось бы иметь «большие ладони». Но пока не получается.

- В основном, уже получается. Это у актера такое ощущение в образе героя. Я за подробности ощущения, за то, чтобы артист существовал на сцене осознанно, не интуитивно, как повело.

- А еще актеры говорят по секрету, что вы очень их любите, несмотря на внешнюю строгость. Они ведь как дети, все чувствуют. А вы прямо актерские открытия совершаете. Вот Алиса Зыкина, какие у нее роли идут, друг за другом! У вас есть определение, какой актер «ваш»?

И тут обычно очень сдержанная Марина Глуховская произнесла целый монолог об актере. Итак,

Монолог неравнодушного режиссера

- Определение очень простое: человек, который хочет играть эту роль. А вот его желание и профессионализм я должна увидеть. Он должен поверить в себя, в то, что он сможет это сделать. А потом уже вместе, в контакте мы сделаем роль. А какое поведение человека на репетиции, что он может, когда идет эта разминка организма? Если понаблюдать за ним, тогда многое становится понятно. Я не люблю только один тип актеров – амбициозный и ленивый, который считают, что заслуживают к себе особого подхода, не сделав еще ничего. А когда у человека просто что-то не получается, ему можно в процессе работы объяснить. Только надо уметь слышать. Слушать и слышать – разные глаголы. Режиссура – это искусство мысли. Я люблю внимательных, кропотливых, терпеливых, которые думают о роли. Для таких актеров режиссер сделает все. Там, где не получается, придумает, как сделать, чтобы получилось. Там, где «не доводится», доведет.

Мы еще много говорим с Мариной Глуховской о ее недавних постановках и о будущих. Когда режиссер так оригинально и вместе с тем бережно «считывает» текст, с ним чрезвычайно интересно общаться. Ученица Фоменко думает о Брехте, о поэтическом театре, о спектакле по переписке – когда-нибудь потом. И точно знает, что это будет: письма нищего, больного, гениального Ван Гога к брату, главному коллекционеру его картин. Уже известно, что Марина Витальевна начинает репетировать современную комедию с саратовскими королями сцены. Но это уже совсем другая история.

Ирина Крайнова

Рампа

июль 2007


Возврат к списку