Тамара Джураева. Три истории

Свой июньский день рождения она обычно справляет тихо. В этой красивой и благородной женщине нет ничего назойливого, настаивающего, нарочного и напоказ, ее актерских претензий или капризов я не припомню - характер, и манера поведения Тамары ничем не выдают профессию.

В театре она никогда не играла очень много. Восточная кровь придала ее облику то своеобразие, которое не всегда востребовано в нашем степном краю. А авторитарная режиссерская воля, что пришлась на значительную часть ее профессиональной жизни, порою вступала в противоречие с редкостной внутренней культурой и убеждениями актрисы. Но те, кто видел Джураеву Аселью в тюзовском спектакле «Тополек мой в красной косынке» или Геллой в «Мастере и Маргарите» на сцене драмы, уж точно ее не забудут.

В качестве сюжета для сегодняшнего небольшого рассказа выбраны только три ее роли. Почему, вы поймете сами.

Эмили

В конце 80-х Тамара Джураева сыграла роль Эмили Дикинсон в телевизионном спектакле «Прелестница из Амхерста» по пьесе американца Уильяма Люса. Наше телевидение той поры не пугалось больших форматов, долгих крупных планов и психологических драм из жизни великих поэтов, к которым принадлежала добровольная затворница из штата Массачусетс, оставившая миру около двух тысяч коротких исповедальных посланий.

Люс превратил хронику ее многолетнего одиночества в монолог, адресованный читателю (зрителю), которого Дикинсон практически не знала: первая книга стихов вышла в 1890-м, спустя четыре года после ее смерти, зато переиздавалась за последующие полгода шесть раз. С экрана монолог героини звучал один час сорок минут – продолжительность по нынешним телевизионным, да и театральным представлениям немыслимая, но освоенная актрисой сосредоточенно и наполнено без отвлечений на глупые сомнения по поводу исполнимости задачи.

Тамара подошла к жизни Эмили Элизабет как к личной истории, предельно сократив человеческую дистанцию между собою и воплощаемым персонажем. Актриса как будто вовсе не задавалась мучительными вопросами о личном соответствии творческому масштабу своей героини, не тужилась и не надувала щек, чтобы передать процесс рождения стихотворных строчек или создать образ поэта. Стихи Дикинсон в ее исполнении звучали как маленькие притчи, которыми Эмили отвечала на события и наблюдения каждого дня, свои взаимоотношения с близкими и возлюбленными.

Тамара интуитивно ощутила свое родство с этой презиравшей славу женщиной, знающей каждодневный труд по возделыванию в себе не только поэта, но и человека. Женщиной, годами не покидавшей пределы семейного имения, но невероятно интенсивно воспринимавшей окружающий мир, и при этом касавшейся людских чувств с почитанием и деликатностью, которые самым странным и убедительным образом сочетались в ней с внутренней силой и мощью.

Затворничество своей героини актриса воспринимала как некую подчеркнутую дистанцию между нею и окружающим миром, которая свойственна натурам глубоким, а значит одиноким. Тамара вверила себя Эмили, приняв взамен ее боль как свою. Родство всего со всем, торжествующее в поэзии Дикинсон, совпало с сутью представлений актрисы о мире. Умение ощущать во всякой травинке, цветке и живом существе Вселенную – у них общее. Умение чувствовать, нести в себе и транслировать тайну бытия – тоже. Для первого умения у философов есть специальное определение. Тамара чужда философствованию. Второе умение вообще не попадается в капканы формулировок. Но оно тоже свойственно этой актрисе в полной мере.

Героиня «Прелестницы из Амхерста» предлагала свой изысканный рецепт фирменного домашнего пирога, в котором каждая составляющая имела особое, только ей ведомое значение, а гармония целого зависела от соответствия друг другу мельчайших деталей. Тамара замечательно играла этот фрагмент, с чуть уловимой улыбкой на лице посвящая зрителей во все тонкости процесса приготовления, уточняя детали, делясь, кажется всеми возможными секретами, припоминая подробности, ничего не утаивая. И сохраняя при этом ощущение удивительной и главной тайны – тайны жизни и творчества, которая остается таковой не специально, но естественно, не обещая разгадки даже тем, кто усерден в ее постижении.

Пробовать испечь реальный пирог по этому рецепту – все равно, что самому попытаться написать стихотворение великого поэта.

Нинель

Роль Эмили стоила ей театра. Режиссер Дзекун эту внетеатральную работу актрисе Джураевой не простил. А уж после того, как организаторы Всероссийского смотра моноспектаклей, традиционно проходившего в те годы в Перми, увидев кассету с записью «Прелестницы из Амхерста», пригласили Тамару принять участие в фестивале, режиссер и вовсе сделал все возможное, чтобы она покинула труппу академдрамы. Сейчас это звучит дико, но были периоды в нашей театральной истории, когда храм искусства походил на застенок, а желание приложить свой талант (заметим, - в свободное от работы время) к любому творческому делу за его пределами воспринималось едва ли не как уголовно наказуемое преступление. Тамару приговорили к шести годам лишения театра.

Не нужно, наверное, напоминать, чего стоило в начале 90-х людям, принудительно отлученным от профессии, зарабатывать себе на кусок хлеба. Джураева освоила популярную в то время роль челночницы с редким достоинством. Даже известные всем огромные клетчатые сумки, с которыми она таскалась по странам дальнего зарубежья, рядом с нею приобретали оттенок благородства. Она никогда не отчаивалась и не жаловалась. О том, каково ей жилось тогда на самом деле, можно было только догадываться. Ее умение принимать свою судьбу со смирением – еще одно из числа драгоценных.

Утомительные, а порою и опасные вояжи за очередной партией товара в ее рассказах чаще всего превращались в увлекательные путешествия. Но ведь и это - правда, потому что она умеет смотреть и видеть во всякой жизни главное, а поездки позволили ей увидеть мир, и знаком того периода Тамариной жизни осталась для меня фотография, на которой она, смеющаяся и счастливая, кормит голубей на знаменитой Площади Дожей в Венеции, где ничего не покупала на продажу.

В театре про Тамару снова вспомнили, когда понадобилась актриса средних лет на роль женственной и мягкой интеллигентной женщины. Написал ее Александр Галин в пьесе «Конкурс». Она откликнулась мгновенно, а начала репетировать чуть ли не через день. Тут в процессе работы актрисе ничего не было нужно особенно объяснять. Выброшенные в одночасье на обочину жизни героини спектакля академдрамы чем-то очень походили на тех, с кем она провела несколько предшествующих лет. И ее собственный опыт выживания тоже очень пригодился в роли Нинель Карнауховой. Он прибавил горечи, достоверности. А еще и юмора, иначе как было исполнить незабываемый танец змеи, давний номер студенческой самодеятельности, которым героиня Джураевой собиралась покорить сердце японского работодателя? Но, что самое удивительное, - этот опыт ничуть Тамару не ожесточил, не опростил. Она совершенно не изменилась, ни внешне, ни внутренне, как будто непрерывным душевным усилием заслужила некую охранную грамоту, оберегающую от пустяков и низостей жизни и театра во имя всего того высокого и важного, которому всю жизнь верна, но избегает называть словами.

Нинель подарила Тамаре Францию: в 2002-м гастрольное турне со спектаклем «Конкурс» продолжалось месяц. Когда мы с ней нарезали круги в одном из залов парижского музея Дорсэ, не в силах оторвать глаз от запрокинувшей голову вверх девочки-танцовщицы, я увидела во взгляде Тамары на скульптуру Эдгара Дега нечто большее, чем искреннее восхищение шедевром. В мгновения такого непосредственного соприкосновения с художественным образом и проникновения в его суть она сама становится похожа на произведение искусства.

Бернарда Режиссеру Марине Глуховской понадобилась минута, чтобы понять, что перед нею героиня пьесы поэта Федерико Гарсиа Лорки. Коротко побеседовав с Тамарой, она сказала: можно ставить – у вас в театре есть исполнительница главной роли! Недоумевали те, кто воспринимал Бернарду Альбу деспотичной, своенравной, злобной тиранкой, чьи рвущиеся наружу задавленные страсти корежат судьбы одиноких дочерей и терроризируют, кажется, саму жизнь вокруг неприступной крепости под названием «Дом Бернарды Альбы».

Режиссер сделала поправку на то, что никого нынче одинокой женской судьбой особо не напугаешь, сгущать краски тут только народ смешить, и увидела в разрушении родственного теплого дома значительно больше драматизма, чем в утрате чужого и холодного. Строгая, спокойная и собранная Бернарда в исполнении Тамары Джураевой статью и внутренней силой напоминает воина в женском обличии, стерегущего стены, за которыми обитает смысл бессонного ночного его бытия. Дневной же распорядок этого шумного женского хозяйства организован с умом и любовью. Не тень мужчины, как принято трактовать, и не тень любви витает над этим домом, а доминирует сама огромная любовь матери к детям, с которыми не столько по вине своей или чьей-то, сколько по причине объективного хода времени теряется сущностный контакт. В требовании соблюдения семейных традиций, правил и ритуалов у этой Бернарды чувствуется не стремление властвовать, самодурствовать или подавлять дочерей, но ощущение глубинной связи с самими жизненными основами, законами и помыслами своих предков, и невозможность смириться с тем, что дети перестают их чуять и соблюдать. Нерушимость этих связей нельзя сымитировать, их невозможно сыграть, можно только объективно носить в себе, как носит Тамара.

Пока женщины театра драмы репетировали последнюю и, наверное, самую знаменитую пьесу испанского поэта и драматурга, их лиц не покидало то особенное, загадочное и ликующее выражение, которое можно наблюдать у артисток, вынашивающих захватывающий творческий замысел. Все это репетиционное время Тамара не ходила, а ступала осторожно и встревожено. Не потому что боялась, а потому что дорожила. Она умеет доверять режиссеру безраздельно, более всего ценя в нем профессионализм и цельность личности. Несмотря на пафосность, но справедливость этих слов, рискну предположить, что творческое и человеческое их взаимопонимание с Мариной Глуховской определяется вещами тонкими и родством душевным.

Когда Тамара Джураева получала бронзовую статуэтку «Золотого Арлекина» за исполнение роли Бернарды Альбы, я смотрела из зала, как она волнуется, как благодарит всех, как хочет выразить свои чувства, и вспоминала самозабвенно трудившуюся над невыразимостью этого мира Эмили Элизабет Дикинсон, которая сказала как-то: «Любовь – это всё. И это всё, что мы знаем о ней».

Ольга Харитонова