Заслуженная артистка России Эльвира Данилина: Люблю взрывать обыденность. Гоголь — в помощь

28 и 29 ноября в Саратовском академическом театре драмы имени И.А.Слонова состоится премьера очередного дипломного спектакля студентов театрального факультета консерватории имени Л.В.Собинова (художественный руководитель курса — народный артист России Григорий Аредаков). Режиссером-постановщиком и автором инсценировки повести Н.В.Гоголя «Майская ночь» выступила заслуженная артистка России, доцент кафедры мастерства актера Эльвира Данилина. О художественном мире Гоголя, современном театре, взаимоперетекании реального и мистического наша беседа с актрисой.

— Эльвира Игоревна, как у вас возникла идея поставить со студентами Гоголя?

— Мотивация достаточно прозаичная. Перед тем как приступить к работе, Григорий Анисимович, как художественный руководитель курса, обычно пытается проанализировать студенческую аудиторию, с которой предстоит работать. На авось здесь материал не возьмешь — и мы предполагаем, советуемся, выбираем. Порой после «совета в Филях» уверены, что выбрали для постановки дипломного спектакля очень удачный материал, который хорошо раскладывается на студентов. Потом происходят какие-то трансформации (технические, педагогические, актерско-режиссерские), совокупность которых дает абсолютно обратный результат. Как правило, когда мы общаемся с ребятами с первого по четвертый курс, пытаемся вложить в них максимум информации. Нам, когда были студентами, Григорий Анисимович то же самое говорил: «Тот материал, который сегодня используется вами в работе, может быть, лучшее в вашей профессиональной жизни». Согласна с учителем полностью, ведь мы же не знаем, в какую плоскость направит свое движение современный театр. Все вокруг так стремительно меняется, и вдруг классику совсем перестанут ставить. Театральный институт должен предоставить молодому человеку возможность обогатить внутреннюю палитру. У меня в планах было поставить с нынешним курсом пьесу Оскара Уайльда, но после «Зойкиной квартиры» поняла, что им нужен другой материал. Надеюсь, что еще будет опыт педагогической практики, и мне удастся соприкоснуться с этим тонким, ироничным, разносторонним автором. А готовая инсценировка по «Вечерам на хуторе близ Диканьки» Н.В.Гоголя у меня уже была написана для предыдущего курса. Она не осуществилась, потому что на тот момент у нас с Григорием Анисимовичем осталось всего девять детей — тут уж не до хороводов. И теперь предложила Аредакову возобновить работу над «Майской ночью». «Давай попробуем», — ответил мастер. Я открыла компьютер и пришла в ужас: инсценировка начиналась с полуслова третьей главы. Первая часть не сохранилась, при том что я перепроверяла ее сохранность, бесконечно копировала, боясь этих современных технологий. Пришлось писать заново. В панике писала, но ничего: Гоголь в помощь, слово за словом — и получилось. Мне показалось, что «Вечера на хуторе...» как раз та история, в которой так много объема, плоскостей, в которые можно войти, полностью в них раствориться и получать огромное удовольствие. Конечно же, Григорий Анисимович пытливо задавал множество вопросов, а мне получившаяся история казалась такой прозрачной, понятной. И студенты недоуменно спрашивали: как эту литературщину можно сыграть? (Смеется.) Но потом студенты все-таки нашли определенный способ существования в этом произведении, просто осознали, что оно позволяет им пофантазировать, похулиганить, проявить себя. Они-то, по сути, и дали мне толчок к работе над «Майской ночью» — я поняла, что нужно делать именно молодую историю, для молодых людей, чтобы их сегодняшних как-то немножко приподнять. Посмотрите, как много вокруг улицы, шлака, который на них, бедолаг, со всех сторон наносится, сковывает их рост. Не призываю: давайте вернемся в гоголевское время или будем как наши папы и мамы. Просто достаточно одного соприкосновения с прекрасным миром Николая Васильевича Гоголя, чтобы взрастить в себе иммунитет к ненастоящему. Мы, живущие во время суррогата, не понимаем, где оно — истинное, подлинное. «Майская ночь» — история как свежий воздух, населенная здоровыми, полноценными людьми. Они дышат полной грудью, они — вольные казаки. И наша задача — чуть-чуть передать ученикам этого здоровья, подпитать их, поддержать. А дальше — пусть у них загорится глаз, и магия обязательно состоится. Артист может своим включением, фантазией создать у зрителя абсолютное ощущение того, что на его глазах происходят настоящие превращения.

— Гоголь перенасыщает действие колоритными деталями. Вы в этом плане идете за писателем или важнее, на ваш взгляд, передать атмосферу его манящего художественного мира на аскетично оформленном сценическом пространстве?

— Пространство сцены не перегружено, здесь художник спектакля Юрий Наместников очень талантливо все сделал. Я сознательно шла на условность декораций, которые выполнены в стиле трансформера, что позволяет ей быть достаточно мобильной и в считанные секунды перенести нас от палисадника в садик, затем на улицу. Мы вывели все действие на улицу. Ну кто в майскую ночь спит, скажите? Когда яблони цветут, запах дурманит, за зиму насиделись уже по хатам. Все хотят песен, плясок, свиданий, поцелуев. Юрий Михайлович очень интересно воплотил в декорациях и костюмах историю одной волшебной украинской ночи.

— И ведьма в кошку превратится?

— Ну, ведьма в кошку! Можно, конечно, бедное животное выпустить, чтобы оно в испуге со сцены метнулось. Только это не главное. У Гоголя обо всех ведьминых кознях всегда кто-то рассказывает. Только в «Вие» вся нечисть оживает. В «Майской ночи» кульминация — это явление панночки. Но опять же умница Гоголь что делает: Левко просыпается и гадает: неужели он спал? Все время есть какая-то обманка, было ли это наяву или приснилось. Откуда тогда записка? У Николая Васильевича так написано, что мистика — часть этого мира. Вспомним «Ночь перед Рождеством». Все знают, что Солоха — ведьма, и все мужики тем не менее идут к ней. Кузнец Вакула знает, что мама — ведьма... Черт приходит в этот дом... Все как-то, понимаете, гармонично сосуществует. С детства помню. У нас был коммунальный дом, в нем жили очень разные люди, начиная от московской интеллигенции до безграмотных деревенских людей, которые ставили крестик вместо подписи. Интересно то, что интеллигентка дружила с этой мудрой деревенской женщиной тетей Шурой. А та нам рассказывала потрясающие истории о ведьмаках и колдунах из своего села. Это какое-то потаенное знание, которое не всякому дается. И все существуют в этом воздухе. У Гоголя эта сила мешает или помогает, но всегда рядом — зачастую подчеркивает силу любви главных героев. Кузнец Вакула из-за любви к Оксане идет к пузатому Пацюку (о том ВСЕ знали, что он заведьмачил). Это какая же была сила чувств у парубка, чтобы сказать: «Черту душу продам, чтобы Оксана была моей»!». Есть здесь рефрен с «Майской ночью». Левко любит Ганну и идет против отца, устраивает бунт против него! Это сейчас могут пройтись и по матери, и по отцу, и по бабушке. Тогда для истых христиан это было неприемлемо. Поэтому влюбленный Левко дает слово казацкое и держит его...

— Эльвира Игоревна, многие авторы (драматурги, режиссеры), соприкасаясь с художественным миром Гоголя, отмечали метафизическое присутствие писателя. Вы это ощущали?

— Постоянно. Сейчас-то, конечно, я уже с ума схожу. С трудом засыпаю из-за больших нагрузок, и даже во сне «Майская ночь» постоянно в голове. Могу проснуться как от толчка, потому что пошла информация, живая, ясная, нужная. И вновь засыпаю. Николай Васильевич дарит мне яркие сны. Уже фильм можно снимать о том, как я ставила Гоголя. (Смеется.) Его мистическое начало буквально преследует. И ладно бы ты думал об этом. А тут едешь в маршрутке, и вдруг приходит мысль. Надо сделать костюмы в стиле хиппи. Они такие цветы жизни, есть в них свобода, уличная эстетика. Звоню Юрию Михайловичу, советуюсь. На следующий день он показывает распечатки этих костюмов. Это Малороссия, один в один! Вот откуда это пришло, скажите? Я не думала о спектакле. Все оно рядом с нами, я уже не удивляюсь ничему. Не скрываю, у меня достаточно мистический склад ума. Я этого не боюсь, может быть, и профессия к этом располагает — актеры работают с тонкой материей. Проживание чужих жизней — это как гомункула какого-то в пробирке вырастить и вдохнуть в него жизнь. И во время спектакля чувствую, как происходит магия. В этом смысле я человек очень подвижный. Николай Васильевич Гоголь не проходит для меня даром. Такие же сны видела, когда мы репетировали «Брата Чичикова». Эти видения будоражили меня изнутри. Видимо, какая-то любовь у меня к Гоголю не просто как к автору, а как к человеку. Читала его письма, подчеркивала, от многого прочитанного замирало сердце. Мне так хотелось его защитить. А как не благодарить его за то знание, которое в виде поэмы «Мертвые души» он дал нам на веки вечные?! Он уже жил за границей, когда опубликованную первую часть стала обсуждать российская интеллигенция. И какая ироничная улыбка сквозила в его письмах... «Ничего... Они просто не готовы... Потом...» «Много чего вам откроется, ребята», — было его послание нам. Во Франции национальное харакири сделал Ги де Мопассан. В России, на мой взгляд, эту миссию выполнили Гоголь и Достоевский. Только Достоевский препарировал страну и все внутренности перед нами по полкам разложил. А Гоголь это сделал без анатомизма. Но так красиво, виртуозно и мудро! Возьмите «Вечера на хуторе близ Диканьки». Это же не драматургия. Сказка почти. А сколько там всего: юмор, сатира, призыв, тоска, любовь. И если эти пласты открываются, значит, все правильно мы делаем.

— Курс в такой же степени «заражен» миром Гоголя?

— Хочу надеяться. Спектакль получился силовой, технически и эмоционально сложный. Ребята практически не уходят со сцены. Нам хотелось, чтобы действие не было анахроническими картинками из жизни малороссийского села. Это бы «выпрямило» историю. Нам было важно показать, что мы, современные, способны так же глубоко понимать и чувствовать, а значит, и дать еще какое-то движение этому материалу. Ребята словно говорят: мы продолжаем эту жизнь, Николай Васильевич, и вот так продолжаем! У нас свои ритмы, песни, и мы хотим жить. Молодым людям вы тоже необходимы.

— Эльвира Игоревна, вы сознательно пришли в педагогику?

— Нет. Возможно, здесь тоже есть какой-то элемент мистики, но в моей жизни все складывается так, как должно. Хорошие, видимо, ребята сидят у меня там наверху, в правильном направлении толкают (задумчиво). Потому что происходит щелчок — и я пошла в заданном направлении. Подумалось: надо поступить. Актерское образование в то время, когда я училась, было средним специальным. А я понимала, что нужно двигаться вперед и отвоевывать для себя какие-то ниши. Сказала себе: если ты хочешь быть бессребреником — уходи в какие-то скитания и духовные искания, не нужно тебе тогда заниматься театром. Но уж если ты избрал нелегкий путь артиста, с которого в любой момент можешь быть выброшен, то изволь добиваться высоких целей. Думаю, если не пригожусь в театре, то буду преподавать. А это возможно только с высшим образованием. Поэтому я поступила, ходила на все занятия. Многие смеялись, что заслуженная артистка поступает в театральный институт. И еще не получила диплом, как все стало складываться. Ситуация в театре была проблематичная, нужно было набирать курс. Набирал мой педагог Григорий Аредаков, он и пригласил меня работать вторым педагогом. Григорий Анисимович сказал мне тогда по-отечески: «Тебе это даже нужнее и важнее во спасение самой себя, чтобы ты не разъела себя изнутри скопившейся в силу жизненных обстоятельств соляной кислотой. Ребята тебя спасут». Я была действительно на грани нервного срыва. Я очень ранимый человек, потому что никогда не понимаю, за что. Честно.

— Возвращение к учителю, переход в театр драмы из ТЮЗа — это добавляло вам ответственности, сообщало страх?

— Конечно, и то, и другое присутствовало. Потому что сразу же, на первом моем спектакле на сцене театра драмы, мы выходили на площадку вместе с Григорием Анисимовичем. Но на мой переход из ТЮЗа повлиял не Аредаков. Каким-то поразительным образом опять сошлась масса обстоятельств в пользу этого судьбоносного перехода.

— Вам сложно было перестраиваться с Несмеян и Аленушек на брутальный мир Александра Дзекуна?

— Мне помогла моя внутренняя бесшабашность. Дело в том, что во мне присутствует элемент авантюры. Люблю взрывать обыденность. Никогда бы не смогла сидеть на заводе и точить детальки. Это же ужас! Начинаю что-то одно делать — скучно. В итоге запускаю себя на действие сразу по нескольким векторам. Я любитель сложных задач, но подхожу к ним нервно и эмоционально. Только при таких условиях внутренне поднимаюсь еще на одну ступень. Испытываешь ни с чем не сравнимое удовольствие от осознания, что вот этот кусочек счастья тебе достался по заслугам. По такому жизненному сценарию и к Дзекуну попала. Это удивительная история! Я всегда хотела работать в этом театре. Мне близок и дорог Александр Иванович. Думала: вот ведь актеры счастливые, какой высокий статус у театра, как все закручено, они не понимают своего счастья! Судьба, семейные обстоятельства увели меня в другой театр. И тут приезжает ассистент режиссера Карена Шахназарова Наташа для поиска артистки на главную роль в фильм «Американская дочь». Она по пятам за мной ходила: «Все! Точно поедешь на кастинг!» И через некоторое время действительно звонит из Москвы: «Приезжай, Шахназаров с Бородянским ждут». Встречает меня и спрашивает: «Ну ты что, согласилась?» — «На что?» — «Ты что, ничего не знаешь? Тебя Дзекун берет в театр». То есть, пока я ехала в поезде, «наверху» что-то решилось. В Москве показалась, Шахназаров и Бородянский добродушно смеялись, я их спрашивала: «Это потому что я из провинции, да?» А они мне: «Да мы сами из провинции». Наташа потом сказала, что когда они вышли, то в один голос произнесли: «Надо утверждать». Потом Шахназаров сломал руку, а когда работа над фильмом возобновилась, снимали уже того человека, который подходил по «политическим» причинам. Но в моей творческой судьбе уже был Александр Иванович. Сейчас вспоминаю и удивляюсь: это ж надо быть такой бесшабашной девочкой, чтобы прийти к директору и сказать: «Я ухожу из театра». Вызвали Юрия Петровича Киселева. Он тоже начал увещевать: «Вы что, он вас сломает и выбросит. Вы такая хрупкая (он звал меня фарфоровая статуэтка). Вы будете репетировать главную роль в «Этих свободных бабочках». Он оберегал меня очень. Все же знали сложный характер Дзекуна. Но я ушла.

— Предостережения о грядущих сложностях оправдались?

— Сложно не было. Мне так нравилось работать с Александром Ивановичем! И потом, театр всегда спасал меня, давал передышку от жизни собственной. Переключишься на проблемы своей героини, глядишь, и твой туман рассеивается.

— Татьяна Толстая в недавнем интервью сказала: «Мы не приглашаем в «Школу злословия» актеров. У них нет частного лица, поэтому мы их никогда не зовем. Это бесполезно, вы не можете узнать, кто они на самом деле есть... Он всегда в этих личинах и масках. Мы его видим в разных ролях и можем как-то экстраполировать его истинную сущность, но она никогда не проявляется». Как вы к этому относитесь?

— Это спорное суждение. Во всяком случае, по отношению к себе его не воспринимаю. Я же не 24 часа на сцене провожу. Живу нормальной жизнью, и в быту мне никакого актерства не надо. Не являюсь поклонницей гремучего коктейля из профессии и жизни. «Заигралась и найти себя не могу» — не про меня. Адекватность меня пока не подводит. Другое дело, что профессия выработала следующую привычку. Куда бы я ни попала, очень люблю изучать людей, разгадывать мотивации, наблюдать за манерами. Ничего интереснее для меня нет. Могу слышать, что говорят за соседним столиком. Ведь не специально это делаю. Просто затылок чувствует, что там есть какой-то заслуживающий внимания очаг. А вдруг потом это понадобится? Поэтому все время говорю студентам: какие вы ненаблюдательные! Сколько же можно потом повытаскивать из своей жизненной шкатулки и использовать в профессии! Поспорю с любым, кто считает, что у нас жизнь богемная. Может, у кого-то и такая. У меня — нет. Другое дело, что, когда работаешь над ролью, ты полностью принадлежишь ей. Но так, наверное, в любой профессии.

— Вы перфекционист?

— Если ты хочешь высокого результата, будешь отдаваться без остатка своему делу. Тем более если тебе Господь дает шанс, его надо использовать. Если откровенно, не скажу, что с рождения мне неземной талант от Господа достался. Просто у меня есть набор необходимых черт, которые привели к тому, что я на сегодняшний день представляю. Больше скажу, на втором курсе я была в жутком состоянии из-за непонимания профессии и того, зачем я в нее пошла. И только к концу курса начало хоть что-то получаться. Да, внешние данные, хороший голос, способности… Но я сама в себе все развила. Мне никогда не было стыдно спрашивать, я и до сих пор стараюсь учиться. Век живи — век учись. Никогда не знаешь, что тебя ждет за поворотом. Надо быть ко всему готовым. Не зарекаюсь, может быть, придется бросить профессию. Я даже знаю, куда могу пойти — по пути духовных практик. Меня это увлекает, мне это интересно. И практики холотропного дыхания, и семинары телесного развития, и йога. Это классно, когда человек всю жизнь развивает свои духовные потенциалы, свое тело. Соприкасаюсь с этим давно и совершенно сознательно. Ты ощущаешь в себе такие резервы! Придется уйти из профессии, что ж — уйду...

— Кто, на ваш взгляд, заслуживает большего внимания: актер, который себя сделал титаническим трудом, или артист, изначально наделенный богатой природой таланта?

— Смотря на каком отрезке пути они находятся. Можно вырасти в такого профессионала! А может — актер от Бога, а выходит как у Шукшина: «Как выпьет — шанец ищет. А потом шагнул из окна». Талант могут отобрать, если его не совершенствовать. А можно алгеброй поверять гармонию, и пять процентов одаренности на 95 процентов работы дадут сногсшибательный результат. Актерская стезя — бремя тяжелейшее! Ты проводник, через который что-то проявляется. Ты аккумулируешь вокруг себя огромное количество потоков! Мне кажется, это трагедия большая. Ведь профессия дает столько препон, преодолений. Многие сгорают быстро.

— Режиссер Александр Плетнев выразил надежду, что поставит в Академдраме «Неаполь — город миллионеров» Эдуардо де Филиппо. В роли Аманды он видит только вас. Считает, что красота, за которой стоят большая сила и боль, это абсолютно ваша тема. Те же мысли у меня возникли при просмотре фильма Джузеппе Торнаторе «Малена». А для самого «носителя» насколько красота драматична?

— Когда я была маленькой девочкой, меня очень любила моя семья. Была таким милым кукляшом, которого все баловали. Бабушка — своим безбрежным вниманием и заботой. Я была уже замужней женщиной, так она — с шести часов утра на ногах. Подкрадывалась и ловила момент, когда внучка проснется. У нее был целый ритуал. Только я просыпалась, она всплескивала руками и говорила: «Цаля-маля проснулась!». И мы целовались. Я была за-лас-кан-на-я. Поэтому до сих пор обидно, что ты взрослая, а ребенок-то внутри живет. А вечерний ритуал заключался в том, что я клала подушку на колени мамы и уютно устраивалась на ней. Взрослые смотрели телевизор и одновременно тетешкались со мной. Когда меня однажды толкнули в автобусе, мол, посторонись, не попросили — нет, а просто взяли и толкнули, я вдруг неожиданно открыла для себя: все, мир, наполненный только красотой и любовью, закончился. Жажда любви, нежности и красоты у меня остались, искусно привитые мамой и бабушкой. О том, что буду красивой, мне говорили в детстве и посторонние люди. Значит, наверное, так оно и есть. Я-то, например, этого не вижу, потому что знаю все свои недостатки. Моника Беллуччи, Кейт Бланшетт, Шэрон Стоун — вот такую красоту я люблю. От этого исходит такая сила! От красоты ты получаешь гораздо меньше бонусов, нежели чего-то отрицательного. Для кого-то ты объект почитания, а чаще — раздражения или зависти. А кто-то априори ненавидит. Талант и красота даны для испытания человеку. Тем более что без внутреннего наполнения красота — пустой сосуд. Если у меня внутри выжженная пустыня и мне нечем зажечься, то я просто пустая оболочка. И вдруг происходит какой-то щелчок — и все меняется к лучшему. Надо стараться все время закручивать вокруг себя жизнь, ведь она такая короткая. Я часто ругаю себя за то, что очень много времени тратится на какие-то депрессивные состояния, и ты не можешь вытащить себя за волосы. Трагедия моей жизни заключается в неумении мобильно с этим справиться. Красота порождает комплексы. Ты понимаешь, если Бог на тебе поставил такую печать, то ты просто обязана сохранить этот дар. Это тоже своего рода служение. Поэтому, наверное, рождается интерес к телесным практикам. Ищешь пути самосохранения, и для этого не обязательно идти под нож хирурга.

— Для вас закрыта тема пластической хирургии?

— Нет, почему? Не понимаю тех, у кого этот вопрос вызывает категоричное отторжение. Мир развивается, и если поддержание формы не становится фетишем или оголтелой войной за вечную молодость, почему бы нет? Если человеку это придает уверенности в себе, что плохого? Речь не о том, чтобы раздувать и растягивать себя до космического масштаба. Если есть коррекция внешности, что же в этом плохого? Главное — удержать баланс между грамотной коррекцией и патологическим желанием внешней молодости.

— Что вы пожелаете себе в Новый год?

— Здоровья. А все остальное обязательно приложится. А не приложится — пойдем скитаться. Путешествовала бы я, кстати, бесконечно. У! Была бы подвижна, как ментальный воздух! Умерла бы, наверное, на чужбине... Но так внутри себя была бы востребована! Была бы счастлива переменами мест, даже дебрями Африки. В этом и есть прекрасность бытия. Когда нелегко становится, перечитываю предсмертное письмо Маркеса. Ведь в душе начинается тяжелый, тугой процесс, потому что я все-таки человек взрослый... И все эти духовные шлаки сбрасывать с себя безумно тяжело... «Если бы...» Потихоньку вспоминаю слова письма и говорю себе: «Да. Да. Живи». Жизнь — сейчас. Потому что когда ее начнут потихоньку отбирать, ты вскрикнешь-вздрогнешь, но уже ни-че-го не сможешь. Мы боимся смерти, но не можем прекратить свою жизнь. Это надо принять и идти дальше со своим знанием. Путь познания очень мучительный. Но этим человек и счастлив.

29 ноября 2013