Григорий Аредаков: согласен быть легендой 

Любимый артист относится к собственному юбилею философски, как к непогоде, которая всегда сменяется теплом и солнцем

Наверняка, если бы Саратовский академический театр драмы и по сию пору носил имя Карла Маркса (помните, в народе так и говорили – «наш Карлуша»?), нынешнему художественному руководителю, народному артисту РФ Григорию Аредакову и в голову бы не пришло собирать бюстики вождя мирового пролетариата. А вот когда театр получил имя замечательного русского артиста Ивана Слонова, в кабинете худрука точно сама собой стала складываться коллекция слонов, самых разных – стеклянных, деревянных, керамических, металлических: это чайницы из Индии, игрушки из Бразилии, отечественные талисманы из оникса. Хороший символ, понятный: кто везет, на том и едут...

Откупорив одну из чайниц, Григорий Анисимович заваривает очень вкусный зеленый чай для поддержания беседы. Начали разговор с юбилея: цифра-то впечатляющая – 70 лет.

– Григорий Анисимович, почему у вас, мягко говоря, далекое от ликования отношение к юбилею?

– Я уже двенадцать лет являюсь начальником. А начальников в России не любят. Значит, слова в мой адрес – как мы вас ценим, вами дорожим, большое спасибо и прочее – будут не такими искренними, какими были, скажем, на моем шестидесятилетии.

– А публика? Ей-то в любви не откажешь?

– Тут не надо себя обманывать по поводу публики. Когда я окончательно стал художественным руководителем, утвердился мой принцип: у нас в театре должны работать артисты, а не худрук артистом. Поэтому я очень мало играю (два спектакля – «Класс Бенто Бончева» и «Дом, где разбиваются сердца». – А.В.), не ставлю репертуар на себя и исполняю служебные обязанности. А публику надо все время тормошить, напоминать о себе. Та часть зрителей, которая помнит меня на сцене в мои молодые или средние годы, очень постарела. Услышат про мои 70 лет эти старушки и старички, всплеснут руками: ой, какой хороший был артист! Это я без всякого кокетства... Сейчас в театр больше ходит молодежь. А она меня в принципе не знает как артиста.

– Вас это как будто не печалит?

–И не должно.На сцену приходят новые, талантливые. Поколения меняются. Все очень естественно. Было много интересных спектаклей, ролей в моей творческой судьбе. К счастью, такие выдающиеся работы нашего театра и режиссера Александра Ивановича Дзекуна, как «Мастер и Маргарита», «14 красных избушек» с моим участием, были сняты в виде фильмов, их можно посмотреть. Но большинство моих ролей теперь на уровне легенды, воспоминаний. Меня это устраивает: я согласен быть легендой. Признаюсь, весь свой архив, фотографии уничтожил. Так проще, без оглядки назад. Хотя куда без этого? В последнее время все чаще снятся люди из прошлого – педагоги, старшие коллеги, ушедшие сверстники. Да, (вздыхает), наверное, к перемене погоды.

– Зачем, по-вашему, люди стремятся на сцену, в эту неблагодарную профессию?

– Сейчас ко мне абитуриенты приходят, которые будут поступать в театральный институт консерватории в 2014 году. И когда я спрашиваю, зачем вы идете в театр, некоторые наученные говорят: мы идем, чтобы изменить жизнь, улучшить человека. Всё, наверное, правильно, только к этому приходишь потом, проработав в театре определенную сумму лет. А они идут в театр, потому что это тяга, потому что очень любят выступать и очень хотят любви зрительской, любви всех. Без любви не может быть искусства театрального. Это должна быть любовь взаимная и с поощрением. Как говорил Козьма Прутков, поощрение так же нужно художнику, как канифоль смычку виртуоза. Правильные слова, поэтому и зависимость наша от любви публики большая.

– А вы сами на что делали ставку, когда шли в артисты: на внешность, талант? У вас тоже была жажда любви всех?

– Я в этом смысле ненормальный, как ненормальны все люди, которые родились в театре. У меня папа был театральным художником. И первый раз я вышел на сцену в 1950 или 1951 году, в «Норе», маленьким совсем. Я родился в театре. Мы в Архангельске жили в театре. Это был мой мир. Я другого не видел. И выхода иного не было. Я любил эту атмосферу, этих людей: до сих пор помню всех артистов архангельского, краснодарского и тем более саратовского театров, которые произвели на меня впечатления. В 1958 году, я уже учился в Саратове в школе, мы услышали, что открывается театральное училище. Я школу бросил, так как первый набор был странный, где-то уже осенью. И так как я воспитан был в театре (ремарка в сторону: тогда внешний вид артистов отличался от простых смертных, они, например, ходили в шляпах и белых шарфах. Сразу было видно – идет артист! Мне недавно снился Георгий Иванович Сальников – вот он был такой), поэтому и мне для поступления в училище Нина Александровна Калузанова, мастер нашего пошивочного цеха, сшила специально костюм, фасон которого назывался, как сейчас помню, «континенталь». Конечно, у меня была бабочка и на голове – кок, как у Элвиса Пресли, по моде. Когда я вышел читать в этом костюме «Василия Теркина» на сцену Дома ученых, где шел отбор, услышал громкий голос первого директора училища Костина: «Нет, нам таких не надо». Меня так бы за внешний вид и выгнали, но Дмитрий Александрович Лядов, режиссер нашего театра, сказал: «Давайте послушаем».

Я прочитал и – поступил…Набор был хороший. Сейчас из этого набора, из ныне здравствующих, кроме меня в нашем театре работает Вера Григорьевна Феоктистова; живет в Москве, но не работает на сцене Люда Зорина – Олега Янковского жена; Стас Таюшев – худрук астраханского театра, Игорь Селиванов – худрук курского театра… Учителя были хорошие. Андрей Германович Василевский – главный мой учитель, крупнейший артист, умнейший, мудрейший, тонкий, ироничный человек. В меру циничный, не романтический, реально относящийся к театру. Его работы на сцене я постоянно вспоминаю и рассказываю о них своим ученикам всегда.

– А ваш затянувшийся на всю жизнь роман с саратовским театром чем можно объяснить?

– Моим дурным характером. Когда мы только приехали в Саратов и я пришел в театр драмы на первый спектакль, я влюбился в него и решил, что это будет мой театр. Но окончил училище, и, как любому молодому человеку, мне захотелось вырваться в мир. С другом Валерой Фроловым мы получили приглашение и решили поехать работать в курский театр. Подписали направление. И тут случились первомайские праздники. Сидим мы на кухне с папой, мамой, Таней (сестрой. – А.В.), празднуем. И отец говорит: «Ну что же, Гриша, уедешь, и все. Так мы и не поработаем в одном театре с тобой». А меня в Саратове оставляли. Я расстроился, разнервничался. И решил никуда не ехать, написал заявление, и меня приняли в наш театр. Из Курска шли гневные письма: распределение было государственным, обязательным. Но меня отстояли. Начались счастливые времена. Вскоре, когда разрушили старое здание, театр переехал в клуб Пограничного училища. Вроде были тяжелые годы, но тогда, в 1960–64-е, было много пьес, где основными персонажами были молодые люди, наш ровесники – «Чти отца своего», «Затейник» и другие. Такие роли мы как раз с Олегом Ивановичем Янковским играли. Это были годы становления.

Потом наступил период, когда в театре было трудно с режиссурой. Мне 25 лет, тогда в армии служили два года, и я отправился на срочную. За это время многое изменилось в театре. А потом приехал Александр Иванович Дзекун, и 25 счастливейших лет я проработал с ним. В Москву тогда не стремились, странное, может быть, по теперешним временам желание обуревало нами – чтобы саратовский театр оставался всегда самым лучшим. Я не знаю, как это назвать – квасной патриотизм, местечковость… А потом, у нас было много талантливых ребят, которые уезжали в Москву, Питер. Об их судьбах не вспоминают сейчас. Вспоминают о тех, кто там прижился, но сколько их погибло, и как актеров, и буквально! Я студентам не устаю повторять: когда делается карьера, там присутствует такая мерзкая штука, как зависть, другие отвратительные чувства возникают. Это влияет на печенку, сердце, желудок. Век у таких людей не долог, до семидесяти лет они не доживают... Как-то так, возвращаясь к вопросу. Я был неплохим актером, мне нравилось в Саратове, отец мой здесь работал... Судьба, наверное, такая...

– Сейчас ведь не самое лучшее время в театрах?

– Не лучшее, потому что цель и основа – это рубль. Мы пережили трагические моменты, когда театр перестал называться театром. Теперь это ГАУК – государственное автономное учреждение культуры. А потом существует бредовое, невозможное желание наших экономистов, чтобы репертуарный театр был на самоокупаемости. Даже варьете не живет только с кассового сбора. Потому, что зрители, в том числе и в Саратове, не получают такого количества денег, чтобы платить за билеты столько, сколько необходимо для самоокупаемости театра. И репертуар тогда требуется совершенно иной, с преобладанием комедий, развлекаловки и прочее. Я как худрук готов веселить публику. Потому что комедии бывают высокие и низкие. Но практически нет режиссеров, которые теперь умеют ставить комедии, способные осчастливить людей, каким был, положим, Вахтангов. Театрам на периферии сложно. Но это как в спорте. Помните, у нас в Саратове была потрясающая мужская баскетбольная команда? Мы гордились, радовались, ходили на матчи смотреть, болеть. Но такая команда требует капиталовложений. Театр тоже, пусть и не таких больших. Театр не может идти по пути хоккейной или баскетбольной команды, не приглашает звезд. Звезд мы выращиваем сами, в нашем институте. Но часто не можем взять их в труппу, для этого требуется прописка, а значит, жилье... Вы понимаете, к чему опять все сводится?

– Как дела дома? Наверное, готовятся к вашему юбилею дети и внуки?

– Поскольку я сам к нему не готовлюсь и никому не велю, младший сын Кирилл с женой поехал в Италию кататься на лыжах. Старшему Федору, москвичу, я тоже не велел приезжать. Внуки... Но они только были – на Новый год, Рождество. Внук Егор, тот работает вместе со мной в спектакле «Класс Бенто Бончева». Вот с ним увидимся скоро на сцене.

Беседовал Владимир АКИШИН