— Григорий Анисимович, чем 211-й театральный сезон вас особенно порадовал?

— Главная радость в театре — это когда все репетируют, на всех сценах ведется интенсивная работа. Эту радость я испытывал на протяжении всего сезона. Вот и сейчас: один спектакль выпускается, второй — в процессе читки, к третьему приступим в ближайшие дни.

— Какие это названия?

— «Все мои сыновья» Артура Миллера, «Школа жен» Жана-Батиста Мольера, «Танец…» Ивана Вырыпаева. И потом, нашему театру исполнилось 210 лет. Мимо этой даты мы тоже не пройдем. У труппы есть хорошие задумки: хотим читать театральные стихи о театре и об актерах. Ольга Игоревна Харитонова подобрала очень хороший материал. Но пока оттого, что приходится интенсивно работать, эту идею на время отложили.

— Ходят слухи, что режиссер Александр Плетнев, чьи постановки на сцене театра имени И.А.Слонова высоко оценили саратовские театралы, планирует осенью приступить к работе над трифоновским «Стариком» и в главной роли видит только вас…

— Желание хорошее. Но я о планах, не подкрепленных документально, не говорю. Чтобы не сглазить. Театр подвержен случайностям. Перечтите Чапека, как это делается. Он говорит о том, что это чудо — открывается занавес, начинается действие. Ведь раньше в кинотеатрах даже пленка рвалась. А здесь живые люди. Все очень зыбко.

— Многие проводят прямые параллели между действием в «Доме, где разбиваются сердца» и жизнью коллектива Академдрамы...

— Дело в том, что главное — знать, куда плыть, как говорит капитан Шатовер. А какие зигзаги ты на этом пути делаешь, неважно. Значение имеет только направление. Иногда это зависит не только от отлаженности театра, цехов. От Бога.

— Вас называют самым жестким и бескомпромиссным художественным руководителем. Говорят, вы не прощаете «эмигрирующих» актеров.

— Это неправда. Нет. Я не обидчив. Люблю артистов, без этого невозможно. Каждый имеет право на ошибку, на выбор, на глупость. И прощаю их три раза, после третьей «попытки» мы расстаемся. Но это случается редко. Артисты молоды, находятся под воздействием чувств. Особенно женщины. Помимо служения в театре у них естественное желание создать семью. И я, наоборот, своим студенткам говорю: если вы не безумно влюблены в театр, ваша основная задача — родить детей. Актерская судьба дает всего лишь минутки счастья. Всеволод Мейерхольд говорил: «Художник радуется один раз, когда он создает свое произведение, а потом наступают ужасы, потому что он видит только недостатки и ошибки». И с детьми-то счастье не безоблачное, но по сравнению с профессией это огромное счастье. И я очень счастлив, что у меня есть студентки, у которых не сложилась судьба в театре, но у одной четыре ребенка, у другой — двое. Прошло то время, когда театр был «монашеским орденом», призывающим — «умри на сцене». Не надо умирать! И вообще, и на сцене. Надо жить! И получать удовольствие от этого!

— Какие минутки счастья вам подарил сегодняшний курс?

— Были моменты, связанные с персонами. Кто хотел, тот учился, менялся. Другие — нет. Ведь многие приходят постигать профессию не для служения театру. Они хотят использовать навыки для съемок в сериалах, зарабатывания денег. Такое поветрие, что поделать? Мир сейчас такой. Деньги всегда играют какую-то важную роль в жизни, но раньше это не было иконой, единственной целью жизни. Меня это расстраивает, но не угнетает. Долгие годы люди жили без финансовой уверенности, теперь настал другой период.

— Как вам кажется, актеры с жизненным опытом ярче передали бы испепеляющий взгляд Золотого Тельца в спектакле «Все в саду» Олби?

— Все было бы то же. Перевоплощаться в возраст? Я не думаю, что это необходимо. Пусть дедушку играет дедушка, а Джульетту — артистка молодая, и чем моложе, тем лучше. Что касается работы со студентами, то это всегда компромисс. Но они восполняют это энергией, свежестью, наивностью. Они все вместе.

— Кто-то из выпускников 2014 года пополнит труппу Саратовского театра драмы?

— Пополнит. Это Вероника Виноградова и Алена Каниболоцкая. Еще думаю об одном юноше, но пока не уверен в необходимости. Дело в том, что когда приглашаешь артиста, его надо обеспечить ролью. Если он будет сидеть хотя бы ближайшие полгода и завидовать, то травмировать человека не надо. На факультете у них много работы. Тяжелый период перестройки начинается после прихода в труппу, когда после колоссальной загруженности у них появляется масса времени. И ребята пребывают в некоторой растерянности. Творческие люди занимаются своим ростом, а некоторые теряют себя. В 60-е годы, когда я со студенческой скамьи пришел в театр, он выпускал одиннадцать премьер в сезон. И труппа состояла из 62 человек. Так все равно ведущие роли играли максимум семь человек...

— Григорий Анисимович, как вам кажется, есть тенденции к уменьшению «ножниц» между затратностью профессии и отношением к ней государства?

— Нет. Отношение к культуре вообще и театру в частности не меняется. Дело в том, что мы еще не достигли такого отношения к творческому труду, как на Западе. Там отношение к ручному труду особое. Там даже укроп, выращенный на грядке, гораздо дороже того, что из механизированного хозяйства. То же касается отношения к артисту. У нас его не ценят. А это тяжелый труд, поверьте. И, конечно, хочется уважительного отношения. Нам могут возразить о качестве «продукта». Но наш театр пытается выпускать только достойные спектакли. Все изменится только тогда, когда сильные мира сего поймут, что единственный продукт, который остается после человека, — это культура, искусство, литература.

— Григорий Анисимович, театру исполнилось 210 лет, вы отметили 70-летие. В череде юбилеев этого года хочу отметить еще один. Спустя 25 лет вы вновь сыграли Понтия Пилата, теперь уже на сцене Саратовского театра оперы и балета — в спектакле «Царь Иудейский». Что для вас значит этот проект?

— Великий князь Константин Романов написал это стихотворное произведение. Александр Глазунов дополнил его музыкальными сценами. Это уже вызывает уважение. И чем дольше я работал над этим спектаклем, тем больше проникался уважением к людям, которые работают в оперном театре. Это штучные люди! Сколько лет они учатся! Я уже не говорю об артистах балета, чей творческий век очень короткий. Жизнь музыкального театра потрясла меня своей сложностью. Несколько цехов, хор, солисты, оркестр — как направить эту огромную гвардию в одно русло?! И мне очень нравится, что там происходит. Я получил очень интересный опыт работы с артистами, которые привыкли петь, а тут им пришлось выступить в качестве драматических актеров. Это своеобразно. Мне приходилось подстраиваться под их особый способ существования. Считаю, что Юрию Кочневу удалось создать удивительно нашу, родную, какую-то очень русскую историю. И главным героем спектакля была, конечно же, прекрасная музыка Глазунова. Ею переданы такие глубокие чувства! «Царь Иудейский» оказался для меня непривычным и незабываемым зрелищем.

— Что этим спектаклем вам было важно донести до зрителя?

— Люди должны понять, что к каждой личности надо пытаться относиться как к не проявившему себя Иисусу. А у нас с ценностью жизни человеческой как раз большая проблема. Понтий Пилат... Мы же не знаем, как это было на самом деле. По фактам он был зависим от мнения народа и, приговорив Христа, поступил демократично. Ведь народ выбрал, кого отпустить: Вараву. Много проблем вскрывает эта история. Что лучше? Как надо? Является ли большинство правым или нет? Ответ можно получить только после произошедшего. Поэтому необходимо ценить каждого. В этом главный посыл театра. Мы играем с состраданием к персонажу и учим тем самым и зрителя сострадать герою, каким бы он ни был. Этим наш русский театр отличается от европейского, обращенного к разуму. Но все дело в том, что и страдать-то зритель не хочет. Ему этого в жизни хватает. Поэтому и выбирает зачастую «жеванку» — сериалы. А нужно читать и смотреть произведения, которые заставляют страдать. Вот посмотрел я «Географ глобус пропил», и это доставило мне дискомфорт. Я переживал, что это реально, правдиво, вокруг нас. Меня расстроило осознание того, что это наша жизнь взглядом настоящего художника. Он словно призывает: «Откройте глаза те, кто не привык ничего замечать. Посмотрите, чтобы ужаснуться». И мне жалко… Себя, страну, персонажей… Жалко и недоуменно... Я читаю Достоевского, и со мной происходит какая-то тяжелая, полупсихическая история. Не могу выразить свои ощущения. Но через сопереживания героям его произведений я прихожу к пониманию: «А будет все равно по-другому. Не сразу, но со временем все будет хорошо».

— Как вам кажется, процент людей, которые боятся проклятия потомков, со временем уменьшается?

— Думаю, он постоянен. Точно так же, как процент людей, идущих в литературу, музыку, поэзию… Хорошее слово «принято». Например, в нашей семье принято не ругаться, принято читать книжки, в городе принято петь хором, слушать симфонический оркестр. Будет это принято, тогда и людей совестливых будет больше. Сейчас пока принято наживаться. Да и раньше это было. Моя знакомая говорила: лучше всего я жила в годы войны. А тогда она работала в пищевой торговле, и все ее накопления — с тех времен. Правда, тогда было стыдно об этом говорить, а сейчас не стыдно.

— Вы — дитя Победы. Война наложила на вас отпечаток?

— Конечно. Родившиеся во время войны, мы с детства знали, что такое смерть. Она была понятием вещественным. У моего отца была бронь. Я был безумно счастлив, что он живой, и в то же время испытывал внутреннюю неловкость, что он не воевал. В классе отцы были у человек четырех. Знаю, что такое ужасы войны. Это огромное количество инвалидов войны, которые были на улицах Краснодара. Видел этих фронтовиков измученных, которые НИКОГДА не рассказывали про войну. В основном они говорили о том, как хорошо было до войны, и строили планы. Голод был ужасный, есть хотелось всегда. Когда есть выбор, ты можешь сравнивать. А тогда что? Черный хлеб, политый маслом и посыпанный кукурузной мукой, первые конфетки соевые «Кавказские» — вот это вкусно. Был у меня знакомый артист, фронтовик Володя Кутянский. Он уже служил в театре, когда мне было пять-семь лет. Он уехал из города. После армии я решил его навестить. Представляете, как я изменился? Звоню ему в дверь, гадаю, узнает ли? Он открыл, посмотрел на меня, обернулся и кричит: «Галя, что у нас там есть? Давай, ставь на стол. Гриша пришел». Потому что нас в нашем послевоенном детстве взрослые все время подкармливали. И страх остался, который генный. И никуда не деться от него.

Пока верстался номер, жизнь внесла печальные коррективы в планы театра. После продолжительной болезни ушел из жизни режиссер Александр Плетнев. Александр Борисович, вы делали все возможное, чтобы «лучших дней нашей жизни» стало больше. Вы открыли зрителю, что хоть театр — это «дом, где разбиваются сердца» и проливаются «кукушкины слезы», он, тем не менее, великое счастье. На небе на одну «безымянную звезду» стало меньше. Теперь ее имя Александр Плетнев...

30 мая 2014